­Интервью скульптора Алексея Леонова,
данное им в новосибирском Музее Н.К. Рериха 26.01.2018
радиожурналисту Н.П. Шадриной

— Я рада Вас видеть здесь, в музее Рериха. Мы с Вами встречались не так давно по нынешним масштабам.

— Прошло четыре года.

— Тогда всем новосибирцам очень понравилась Ваша выставка. По сравнению с той выставкой какие особенности в этой? Чем она отличается? Что появилось нового?

— Предыдущая выставка представляла в основном промежуток моего творчества до 2009 года. Здесь же почти половина работ, которые выполнены после 2009 года. Ну а тематически — если четыре года назад название было у выставки «Думая о вечном», то сегодня это «Великие Учителя человечества». По большому счёту тематика не меняется — та же самая тема великих подвижников духа, та же тема светлых добрых чувств, вечных состояний человеческой души, скорее даже тех состояний, которые заложены Творцом. Я — идеалист, безусловно, и в творчестве как раз это ярко выражено. Я стремлюсь передавать только светлые, добрые состояния человеческой души. Это и цикл детских работ, и цикл материнства, на этой новой выставке он тоже представлен — может быть, немного меньше, чем на предыдущей. Хотя образов детей, наверное, даже больше. Это маленький Будда, это и маленький Кришна с Яшодой, приёмной матерью.

Конечно, центральной частью является семья Рерихов и Великие Учителя человечества, собственно к которым семья Рерихов и относится. Здесь представлены очень дорогие мне работы. Это фигура учителя Иллариона, это Лао-Цзы, великий бессмертный, — хотя это работа 2006 года, но я её считаю одной из лучших в своём творчестве, по крайней мере из тех, что посвящены Лао-Цзы. И многие, многие другие.

— Художник всегда выбирает тему, которая близка его душе. То, что у Вас это Великие Учителя человечества, вероятно, отражает Ваше мировоззрение. Я полагаю, Вы увлекаетесь философией? И как Вы пришли к этому?

— Правильней сказать, что моё творчество как раз отражает моё увлечение. Наиболее близкая для меня — это философия, которую оставила великая семья Рерихов. И все моё творчество опирается как раз на эту вселенную — вселенную Николая Константиновича Рериха, если брать образный мир, и вселенную мыслетворчества Живой Этики, которая предлагает нам совершенно новое измерение, в котором мы можем существовать и творить. Это важно. То есть у меня нет никакого разрыва между этой, так скажем, темой выставки и жизнью. Это уже более 17 лет является основой моей жизни. И в творчестве я выражаю то самое ценное, что нахожу и раскрываю для себя. Для меня это передача тех идей, тех знаний, которые я чувствую очень важными не только для себя, и огромное желание делиться этими знаниями через искусство, через образы скульптурные. Я ставлю целью создавать магниты, вокруг которых раскрывалось бы то знание, которое приносили нам Великие Учителя человечества.

— Мы живём сейчас в очень непростом мире, когда — надо констатировать этот факт — материальное подавляет духовное. И насколько Ваше творчество может способствовать тому, чтобы всё-таки духовное было преобладающим? Насколько Вы влияете на воспитание людей, ведь на Ваши выставки приходят и дети?

— То, что я делаю, является для меня распространением, популяризацией, просветительской работой как раз для раскрытия вечных ценностей, вечных идей, которые я постигаю, изучая мировую историю, культуру, понимая их ценность. Это вдохновляет меня. Я воплощаю в скульптуре образы, ассимилирующие, вбирающие в себя идеи этих ценностей.

— Вы сказали о том, что семья Рерихов оказала на Ваше мировоззрение сильнейшее влияние, а в каком возрасте Вы пришли к этому?

— Если говорить о мировоззрении, то я достаточно правильно развивался, даже в свой атеистический период до 12 лет. Вроде бы атеистический, потому что молитвы я всё равно продолжал как-то для себя произносить, оставаясь интеллектуально атеистом. Но даже в этот период я был захвачен изучением окружающего мира, в первую очередь природы — мира животных, насекомых, растений. Меня это очень интересовало, а природа — это основной учитель и источник вдохновения у большинства художников. И довольно рано меня стали интересовать вопросы философии, вопросы бытийности жизни, смысла бытия — для чего мы живём, какое наше назначение? Вопросы веры меня стали интересовать в 14 лет уже довольно остро. Вряд ли это является тенденцией, скорей, это такой единичный пример. Я не могу переносить это на всё моё поколение.

— Это лично ваши интересы.

— Да. И на первую выставку Николая Рериха, которую привезли в Киев, — это были репродукции, не оригиналы, мы с мамой пошли, я ещё с другом был. Это был 1993 или 1994 год, мне было 11 лет, я хорошо всё помню. В 11 лет у меня было очень критичное отношение к тому, что я видел. Но не столько к картинам, сколько к философии, и во многом из-за подачи, то есть такой эмоциональной и непрофессиональной подачи женщиной, которая рассказывала об этих работах. С моим логическим мышлением, научно ориентированным, я не находил опоры. В чём? Ну, слова я слышу, но они ни на что не опираются. Где научные факты, где подтверждения? И, судя по всему, женщина-экскурсовод вообще не задавалась этими вопросами. Она говорила исключительно своими эмоциями, а меня её эмоции не интересовали нисколько. И вот это моё первое знакомство, наверное, очень отодвинуло период более глубокого погружения в философию Рериха. В 11 – 12 лет, наверное, до 15-ти, у меня, как и у всех подростков, шёл процесс интеллектуального формирования. И меня интересовало то, что как-то подтверждается наукой, подтверждается реальным существованием, не словами. Факты меня интересовали. А дальнейшее сознательное приближение к Учению Рерихов у меня произошло в 17 – 18 лет. Но был довольно активный период изучения других различных направлений — медицины, нетрадиционной медицины, различных практик духовных. Но больше не столько духовных, сколько оздоровительных. Меня это больше интересовало — развитие воли, развитие правильного образа жизни. Так называемый здоровый образ жизни и вообще законы физического мира. Как наше питание, наша подвижность, наш рацион, режим влияют на качество жизни. Я экспериментировал, меня это интересовало. То есть я шёл достаточно последовательно не от духовного, не от общего к частному, а от практики — к постижению более общего, философии в том числе.

Читал я много — от Поля Брэгга до Жикаренцева, даже Малахова читал в своё время, как раз с 14 до 16 лет, практиковал, занимался сыроедением, около трёх лет голоданием, — много было экспериментов. Это всё было в юношеский период. Естественно, я всем этим занимался не от того, что я себя очень хорошо чувствовал. Если бы я не чувствовал никакого дискомфорта в этот период, думаю, что, кроме футбола, меня вряд ли что-то бы больше интересовало. Конечно, интеллектуально я был развит, я всегда хорошо учился, почти не уделяя этому внимания и времени, но при этом начиная с 8 – 9 классов был отличником. Естественно как-то всё происходило. Надо сказать, что у нас очень заниженный порог в учёбе: не так много нужно знаний, чтобы получать хорошие оценки. К сожалению большому. Или наоборот: высокие требования сухих знаний, которые совершенно не нужны для жизни — есть такой парадокс. Я никогда ничего не зазубривал. У меня просто было практическое видение любого предмета. И это всегда ценят педагоги, которые видят, что их слушают, задают вопросы, пытаются разобраться. Это важно — подход к любому знанию серьёзный, вдумчивый, глубокий, с размышлениями. И то, что я начал интересоваться духовной сферой, это естественно для моего пути, этот вопрос у меня рано начал появляться. Уже во второй половине жизни я хорошо понимал, что мы живём не первый раз, что в философии Востока, древних учений есть доктрина по перевоплощению, о том, что наши жизни нанизываются и являются результатом какого-то длительного пути. Это отвечает на вопросы, которые у меня появились лет в 15 – 16, когда я подошёл к изучению религии — того же христианства. Я даже думал о том, чтобы посвятить себя, свою жизнь, религии. Я думал поступать в духовную семинарию в Киеве, но когда начал погружаться, у меня вопросов только больше становилось. Причём они лавинообразно возникали по причине того, что ответы были не исчерпывающие.

Я даже ходил на лекции диакона Андрея Кураева, который приезжал в Киев. На самом деле он для меня явился очень важным новым поворотом. И он вызвал новый интерес к изучению Рерихов, как это ни странно. Я помню эту первую лекцию, это был 1999 год. Зима. Лекция в планетарии. Популярность колоссальная. Столько было людей, что я сам не попал в зал, был в коридоре. Лекция была посвящена Христу в Гималаях, то есть опровержению — что это никак невозможно. Тогда я накупил себе целый пакет его аудиокассет. Это был период моего углублённого изучения православия, уверенности в догмате, я покупал кассеты для того, чтобы миссионерствовать, в первую очередь в своей семье. Потому что были те, кто увлекался «Диагностикой кармы» Лазарева — мама, в первую очередь. Ещё какими-то такими вещами, которые с точки зрения православия ересью считались. Я это покупал, чтобы убедительно аргументировать свою, так скажем, классическую позицию православную. Но чем больше я слушал эти кассеты (а в первую очередь я сам слушал, чтобы усилить свои знания, как он аргументирует, как он полемизирует и т.д.) — тем больше убеждался, что он не даёт ответа. То есть его опровержения слабы, позиция слаба. Она — для очень низкого уровня развития, для людей, которые хотят что-то услышать просто для опровержения, но никак не для человека, который действительно хочет разобраться. У меня после прослушивания его кассет появились огромные сомнения в точности его формулировок, что это так. И на его лекцию я ещё раз попал, наверное, через полгода, но уже заранее пришёл, сел в первых рядах, чтобы более внимательно слушать, а может, и задать вопросы. Мне нужен был диакон Кураев со своими знаниями для того, чтобы укрепиться в вере. Но в результате его мысль, такая мощная, догматичная, теологическая мысль, посеяла в моём сознании только сомнения. Когда я увидел его ещё лично… Это не был образ человека, на которого я хотел бы быть похожим. Для подростка это важно. Всё вместе в совокупности настолько раздуло мои сомнения, что я начал изучать сам, читать первоисточники, смотреть — если так много критики, то на чём она основывается?

Надо сказать ещё о силе книги «Звенящие кедры России». Cкажу честно, что для моего духовного развития это была очень важная книга. Понятно, что если брать художественный, литературный стиль, то уровень там не очень высокий. Я даже не знаю, как бы сейчас я это читал. Но в 16 лет мне эта книга дала ответ, что реально конкретно хорошего можно делать. Там есть программа — это своеобразный путь. Кому-то он точно подходит, и это не такой уж плохой путь. Явно не лучший, но не плохой, всё-таки там есть синтез каких-то знаний. На тот момент меня эта книга очень вдохновила.

Дело в том, что в 2000 году, после поездки в Европу — а я собирался уезжать во Францию на следующий год на всё лето — было такое понимание, что я там точно реализуюсь как молодой художник, там был интерес к моему творчеству ещё тогда, когда была только его анималистическая часть, — и именно после того, как я решил, что поеду во Францию, у меня началась единственная в моей жизни депрессия, когда я переживал очень тяжёлые какие-то апатические состояния. Как только я изменил свою стратегию, у меня эта депрессия прошла. И это произошло во многом через книги Мегрэ.

Было знакомство с книгами других авторов — К.Е. Антаровой, А.И. Клизовского.

С 2000 года мой поиск, можно сказать, вошёл в другое русло. Думаю, что я приобрёл какую-то цельность в своём миропонимании. Я понял для себя, что все ответы на возникающие вопросы — онтологические вопросы о бытии и другие — даёт философия Живой Этики. Именно философия Рерихов, Блаватской. Но Блаватская интеллектуально сложнее, она писала для интеллигенции конца XIX века. А тогда многие вопросы, которые давным-давно уже не актуальны, являлись актуальными — например, о делимости атома и другие. Многое давно доказано. Поэтому я «Тайную Доктрину», полный текст в оригинале, так и не прочёл, прочёл в сокращении, более актуальном по тематике. Но всё-таки Елена Петровна Блаватская родилась в Екатеринославе. Это Днепропетровск, сейчас Днепр. Не суть важно, как называется город, а важно, что это близко всё-таки. Территориально даже мне близко.

— Землячка.

— Да, землячка. И её очень захватывающий жизненный путь — настолько он богат, насыщен, настолько его сложно осмыслить линейно, даже невозможно, что это вдохновляло. Так как я привык уже читать много книжек одновременно, естественно, я в эти книги окунулся тоже интенсивно. И с 2000 года, когда мне было 18 лет, принципиальных вопросов уже не было — именно Учение Рерихов для меня всё расставило на свои места. Благодаря мощному синтезу Востока и Запада, культуры Востока и Запада, подходу к изучению и западного и восточного. Самое большое достижение или заслуга Учения Рерихов — в том, что они объединили многотысячелетние знания всего мира. Объединили на понятном русском языке — это тоже важно. Потому что «Тайную Доктрину» Блаватская писала по-английски, её уже переводила Елена Ивановна Рерих на русский язык, ещё были переводчики. «Тайная Доктрина» давалась больше западному, англоязычному миру. Сам факт, что Живая Этика на русском языке, уже о многом говорит. Тут мы уже можем проследить будущую миссию России. Как бы там ни было, а духовная миссия — есть. Исполняет ли Россия сейчас свою миссию — вопрос. Может быть, исполняет, но насколько? Всё-таки, я думаю, это касается будущего, потому что сейчас очень много сложностей.

Вот, я рассказал Вам ретроспективу своего пути, как я пришёл к философии Рерихов. Четыре года я работал исключительно в изоляции от какой-либо общественной деятельности. Во-первых, это годы учёбы в академии, а во-вторых, это процесс какого-то внутреннего становления. Но в целом для меня это стало наконец ответом на очень многие вопросы, которые меня сильно волновали в юности.

— То, что Вы оказались в музее Николая Константиновича Рериха в Новосибирске — закономерный шаг?

— Более чем! Очень закономерно и то, что в 2006 году меня пригласили в МЦР — музей имени Николая Константиновича Рериха в Москве, потому что уже пять лет я был погружён не просто в изучение, а уже в выражение в своём творчестве впечатлений от Учения Рериха.

— Интересно, они Вас пригласили? Как это знакомство произошло?

— В 2004 году в Санкт-Петербурге — по-моему, это Музей-институт Рериха — объявили конкурс в 10 номинациях, посвящённый 130-летию со дня рождения Николая Константиновича. И я уже на тот момент имел порядка 30 или 40 работ, которые были посвящены Николаю Константиновичу и Елене Ивановне, и были работы на основе картин Рериха. Я отправил туда большой пакет фотографий заказным письмом. Но ответа не пришло.

В это же время в МЦР велись поиски художника для оформления зала Живой Этики. Предлагали какие-то проекты, но всё было не то. Каким-то непостижимым образом на стол к Людмиле Васильевне Шапошниковой попала пачка фотографий с моими скульптурами. И она сказала: «Найдите мне этого художника». И меня начали искать. Позвонили с просьбой, не мог ли бы я принять участие в оформлении зала Живой Этики. Так рассказывала сама Людмила Васильевна и люди, которые тогда там работали.

— Судьба.

— Что это было судьбоносно, для меня нет никаких сомнений. Год или два у неё лежали эти фотографии. Как это произошло, я не знаю, потому что я посылал фотографии работ в Петербург.

Для меня очень важно было прилагать свои силы к какому-то большому духовному делу. Я Вам уже рассказывал про православие. Но я понял несоответствие. Когда я начал общаться со священниками, когда я готовился к этому пути, я понял, что очень много противоречий. А это уже запрос духовный. Если ты священник, ты не формально должен вести литургию, ты должен входить в этот процесс, должен этим жить. Есть такие священники, конечно, которые создают особую атмосферу в храме. И конечно, это преображает людей. Это даёт реальную и огромную силу для жизни, для нравственной жизни. Мы говорим о высоких идеалах. Это есть в России, поэтому я поддерживаю православную церковь на самом деле. Мусульманство я не могу поддерживать, я не мусульманин, я его плохо знаю, даже Коран не полностью читал, общее представление только есть.

Для человека обычного развития, для представителя масс народных религия даёт все ответы. Главное — соответствовать. Когда несоответствие у священнослужителей, это большой минус. Если человек приходит на исповедь, на причастие, а священник корыстный человек — он там не по предназначению. Конечно, это большая дискредитация всей церкви. Но это не значит, что церковь плохая. Это институт. Мощный, необходимый институт. Просто надо её оздоравливать, очищать.

Довольно много работ уже сделано мною для православной церкви. В основном, в Калужской области. Святой священномученик Кукша Печерский, который девять столетий назад принёс православие восточным славянам, вятичам. Памятник ему в 2014 году освящал наш патриарх Кирилл. Второй памятник: в 2015 году я лепил небесного покровителя Калуги — Христа ради юродивого Лаврентия Праведного. Это большой памятник там же, у кафедрального собора. И в том же 2015 году лепил памятник Святому Пафнутию Боровскому для Боровска. И готов в этом участвовать, потому что это наша история, наши духовные скрепы, можно так сказать. Так оно и есть. Главное, чтобы мы это знали. Чтобы святые для нас были не какими-то абстрактными, книжными героями. Чтобы для нас это было продолжение нашей истории, чтобы мы могли на неё опираться. Мы должны изучать историю, должны к этому относиться трепетно. Это важно, этого сейчас не хватает, не хватает такого воспитания. Нам не столько образования не хватает, сколько воспитания.

— У Вас уже столько создано скульптур. Казалось бы, охвачены и Великие Учителя и святые. А дальше? Или это неисчерпаемая тема?

— Это же тема, которая изначально устремлена в глубину, в беспредельность, в совершенство. А совершенство, как известно, пределов не имеет. Поэтому дальше — это соответствовать этой теме. Вот это сложно, особенно в условиях материального мира, где появляются альтернативы: либо ты занимаешься этой темой и, к примеру, остаёшься меньше понятым, лишь узким кругом людей. Что касается творчества, аудитория, надо признать, несколько ограничена, в основном потому, что я не организовываю выставки, как художники, для пиара своего творчества. Всё-таки у меня основа просветительская, и большинство выставок проходят по приглашению именно общественных организаций, которые занимаются подобной деятельностью. Они понимают ценность таких выставок, они с ними работают. И Музей Рериха — это идеальное место, просто идеальное с точки зрения идейной и развития этой мысли. Оно более чем закономерное.

А если говорить о карьере художника, конечно, нужно участвовать в больших громких выставках, чтобы твои работы приобретали известные галереи, известные коллекционеры. Это другой процесс. Сейчас объединить и то и то — а они не противоречат друг другу — возможно, но на это нужно много сил, времени. А с другой стороны, чтобы жить, художник всё равно должен иметь заказ. Либо — в идеале — когда покупают его творчество, и покупают достойно. Но для этого всё равно надо развиваться на художественном рынке. Для мастера моего уровня заказов хватает, потому что я представитель академической школы скульптуры. И то, что я делаю, востребовано сейчас в принципе. Но это отвлекает, потому что загружает какой-то другой работой, и на творчество просто не остаётся ни сил, ни времени. Конечно, это присутствует в моей жизни тоже. Нельзя сказать, что всё идеально, что я только и занимаюсь, что развиваю своё творчество. Но у меня достаточно много работы. Соответственно, я не нуждаюсь. Всё прекрасно, но есть куда стремиться.

 Рассказать друзьям:

Вся работа СибРО ведётся на благотворительные пожертвования, доход от продажи музейных билетов существенно меньше, чем затраты. Пожалуйста, поддержите нас любым вкладом: