Н.И.КУЛАКОВА, г. Москва

Любовь и молитва преподобного старца влечёт и тревожит мой ум и принуждает рассказывать и писать. Благослови, Отче!

Епифаний Премудрый

Почти 700 лет прошло со времени, когда завершилась земная жизнь Преподобного Сергия. За эти годы появилось большое количество трудов, посвящённых жизни Великого Подвижника. Исследования велись в привычных направлениях, в частности православно-богословском и культурно-историческом. Основой для всех этих работ служили разнообразные редакции и списки с «Жития Сергия», написанного Его учеником и спо­движником Епифанием, который остался в памяти потомства под прозванием Премудрый.

Сам труд, которому Епифаний посвятил без малого 50 лет и который не получил одобрения церкви, загадочным образом исчез. Дошедшее до нас «Житие» представляет собой позднейшую редакцию, выполненную искусным в «книжных слогнях» сербом Пахомием Логофетом. Пахомий начал переписывать «Житие» через 18 лет после смерти Епифания и впоследствии сделал не один список. После него «Житие» переписывалось ещё несколько веков.

Не так давно стали появляться работы о Сергии, одним из источников которых являются книги Учения Живой Этики. Обращаясь к Учению и трудам Е.И.Рерих, мы имеем возможность узнать о некоторых обстоятельствах жизни Великого Сергия, в частности там уточняется дата его рождения. «Годом рождения Преподобного Сергия Радонежского по УКАЗАНИЮ следует считать именно 1314-й... не зря взят этот год (кстати, он совпадает с наиболее древними данными)», — читаем мы в письмах Елены Ивановны Рерих. В «Криптограммах Востока» (книга из того же источника) находим «Провозвестие Владычицы», а на страницах книги «Знамя Преподобного Сергия», собранной Е.И.Рерих, перед нами предстаёт выразительный облик нашего любимого Пастыря.

Печатное издание «Жития Сергия» увидело свет в 1646 году стараниями троицкого келаря старца Симона Азарьина, который вёл запись чудес святого. И хотя ему не удалось вместить весь собранный материал в печатную книгу, он не бросил своего дела. Ободрённый вниманием царя Алексея Михайловича, Симон продолжил свой труд, где последнее по времени чудо значится у него под 1654 годом. За несколько дней до смерти Симон передал свои рукописи в Троицкий Сергиев монастырь.

Историю создания «Жития Сергия» сам Епифаний раскрывает перед нами в предисловии, написанном по окончании работы над «Житием», а то, что он был непосредственным свидетелем жизни Преподобного, подтверждается его выражением из «Похвального слова Сергию»: «Дарова нам [Бог] видети такова мужа свята и велика старца и бысть въ дни наша».

Епифаний, автор первоначального описания жизни Сергия, был родом из Ростова, в молодости много путешествовал, в том числе и по Востоку, жил на Афоне, где изучил греческий язык.
В 1374 году, тридцатилетний опытный книжник и монах, он пришёл в Троицкий монастырь, где «много лет, паче же от самого возраста юности» прожил под началом Сергия, до самой кончины чудесного старца. Столь близко наблюдая жизнь такого замечательного человека и обладая незаурядным писательским талантом, он записывал виденное лично или услышанное от других свидетелей жизни Сергия, поначалу только для себя, «для памяти». Через год или два после смерти Преподобного Епифаний, как он сам говорит, дерзнул и, вздохнув к Богу и старца призвав на молитву, «начях подробну мало нечто писати от житии старцева», но и тогда всё ещё только собственной «памяти и ползы ради».

Собираясь эти годы с духом, Епифаний с надеждой поглядывал вокруг — не возьмётся ли кто из больших мира сего, превосходящий его, недостойного Епифания, знанием, описать чудную жизнь этого удивительного старца. Если бы это произошло, тогда бы он сам отправился к такому человеку: «да и меня поучит и вразумит». Но в то время «никто и нигде не писал» о Сергии. Имея уже скопившиеся за 20 лет «свитки, в которых были написаны некоторые главы, о житии старца памяти ради: одни были в свитках, другие же в тетрадях, еще и не по ряду, но предняя назади, а задняя напреди», Епифаний ещё несколько лет пребывал «акы безделен въ размышлении, недоумением погружаася, и печалию оскръбляяся, и умом удивляяся, и желанием побеждаася». Слава Богу, желание победило, и Епифаний приступил к написанию «Жития Сергия» «по ряду», то есть по порядку, на что ушло ещё 26 лет. Так что вся работа заняла 44 – 45 лет, половина из которых была потрачена на собирание материала.

Закончив «Житие» в 1418 году, Епифаний пишет предисловие, в котором вспоминает то время, когда он начинал свой труд: «Дивлю же ся о сем, како толико лет минуло, а житие его не писано. О сем съжалихся зело, како убо таковыи святыи старец, пречюдныи и предобрыи, отнеле же преставися, 26 лет преиде, никто же не дерзняши писати о нем — ни далнии, ни ближнии, ни болшие, ни меншие: болшие убо яко не изволяху, а меншии яко не смеяху...» Беспокойство писателя достойно того, чтобы об этом рассказать подробнее.

Итак, 26 лет прошло от кончины Преподобного Сергия, а ничего о нём не написано, и единственный человек, готовый это сделать, оглядывается по сторонам, ища одобрения и не находя его. Понятна робость ученика, дерзнувшего описать жизнь своего Учителя. Как написать о «множестве трудов» и «о великих свершениях Сергия»? Епифаний чувствует неуверенность в себе, «не обретая словес потребных, подобных деянию его». Сомневаясь в самой возможности «Сергиево все по ряду житие исписати», он задаётся ещё и вопросом, как «таковую неудобь исповедимую повемь повесть?».

Чтобы понять, что имел в виду Епифаний под словом «неудобь», обратимся к трудам Е.И.Рерих. В «Знамени Преподобного Сергия», а также в письмах Е.И.Рерих встречается утверждение, что Сергий не от церкви. «Именно Преподобный Сергий не был богословом и догматиком, но вся жизнь Его была Подвигом Подражания Христу в Его самоотверженном Служении Родине и Миру. Да, Преподобный Сергий жил Заветами Христа, но не церковными утверждениями».

Вероятно, Епифанием было описано достаточно много таких неудобных для церкви моментов из жизни Сергия. Иначе бы его труд не переделывался столь старательно и долго.

Обратимся к словам Епифания: «болшие не изволяху» звучит словно бы «не позволяху», понятно, что оттого и «меншии не смеяху». Иначе говоря, не было указания свыше о прославлении Великого Чудотворца, каким был Сергий в глазах своих учеников да и всего русского народа. Кто же этот «болший», что «не позволяху»? А был это тогдашний митрополит Киприан, который и словом, и делом продемонстрировал своё неодобрительное отношение к Сергию. Не будем здесь перечислять исторические факты, упомянем только о том, что по смерти Дмитрия Донского, после многих «трудов» сев на митрополичий престол в Москве, Киприан не сделал ни одного благожелательного жеста в сторону Сергия: не приглашал его к себе, не ездил в Троицкую обитель, не был на похоронах Сергия, да и само завещание его нарушил.

Вот как рассказывает о похоронах Сергия в своём «Похвальном слове» Епифаний Премудрый: «Собралось множество людей из городов и многих местностей... князья, и бояре, и прочие вельможи, и честные игумены, попы и дьяконы, множество иноков, и прочий народ». Как видим, не упомянуты здесь ни великий князь Василий Дмитриевич, ни митрополит Киприан, да и вообще никто званием выше игумена.

Ничего не изменилось и через 30 лет, и, как пишет А.А.Косоруков, на обретении мощей Преподобного 5 июля 1422 года не присутствовал ни один представитель центральной власти — ни митрополит, ни великий князь. Потому Епифаний и не упоминает ни самого Киприана, ни кого бы то ни было из «больших», кто бы поддержал его в намерении писать «Житие». Вероятно, пока был жив Киприан, никто на это и не осмеливался. Такова была политика церкви. К тому же нужно добавить, что и сам Киприан занимался писательством. Составленное им житие митрополита Петра было любимым чтением в Древней Руси и переписывалось с большим усердием. Но Киприан не был «блестящим русским писателем начала XV века», как величает Епифания историк В.О.Ключевский. В трудах Киприана впервые являет себя в полном расцвете искусственный житийный стиль, а потому известная доля зависти к талантливому собрату по перу, конечно, могла иметь место. Так что, вероятно, не без его участия замечательный труд Сергиева ученика пролежал под спудом немалый срок, пока не попал в руки Пахомия, который к тому времени приобрёл титул официального агиографа*. Оригинал же «Жития Сергия» — главный труд лучшего агиографа Руси, работа над которым заняла у него без малого полвека, — по собственному выражению его автора, «погрузился в глубину забвения».

 

Печальную судьбу лучшего произведения Епифания подтверждает и В.О.Ключевский в своей работе «Древнерусские жития святых как исторический источник». Ключевский называет Епифания родоначальником оригинальной литературной формы «похвального слова», которое присутствует, по крайней мере, в двух произведениях Епифания — «Житии Сергия» и «Житии Стефана Пермского». «Ни в одном греческом переводном Житии не мог он найти её [эту форму], и ни одно русское позднейшее, заимствуя отдельные места из похвалы Епифания, не отважилось воспроизвести её литературную форму».

В своём труде Епифаний дал «широкий простор как красноречию своего пера, так и богатому запасу своей начитанности». Вот как сам Епифаний говорит о своём стиле: «Слово плетущи, слово плодящи, слово почтити мняще и от словес похваления собирая и приобретая и приплетая». Возможно, именно это «плетение словес» и послужило в какой-то мере причиной того, что написанное им жизнеописание Сергия получило столь малое распространение. Как пишет В.О.Ключевский, это объясняется легко: менее талантливый, но более популярный писатель Пахомий переделал труд Епифания прежде, чем он распространился в читающей среде, и писцы потом охотнее переписывали более краткую Пахомиеву редакцию, чем обширный труд Епифания. «В библиотеке Сергиева монастыря сохранилось девять списков редакции Пахомия XV века, но не уцелело ни одного современного им списка Епифаниева труда; даже от XVI века дошёл только один его список, если не ошибаемся».

Уже современники не считали «Житие Сергия», вышедшее из-под пера Пахомия, самостоятельным произведением, но лишь новой редакцией ранее написанной биографии: «Прежде списано бысть от духовника мудрейшаго Епифания, послежде преписано (или ''преведено'') бысть от священноинока Пахомия». Пахомий же, стараясь как можно больше подогнать оригинал под нужды чтения в церкви, сокращает его, опускает многочисленные риторические отступления, иной раз сжимая десяток листов до десяти строк. Но вместе с риторическими отступлениями исчезли и те особенно ценные для потомков живые черты, которые Епифаний запечатлел, исходя из собственных воспоминаний или из рассказов других очевидцев.

Попытка выявления первоначального текста «Жития Сергия» предпринята в книге нашего современника А.А.Косорукова «Строитель вечного пути России Сергий Радонежский». Помочь в решении этой задачи, несомненно, должен учёт особенностей стиля Епифания, «умеющего для характеристики нрава Сергия подобрать 18 прилагательных так же легко, как 25 эпитетов для характеристики Стефана в его житии».

Пахомий, будучи плодовитым писателем, не отличался оригинальностью стиля, достаточно перечитать его творения, чтобы понять, что его главной целью было приведение жизнеописаний святых в форму, приемлемую для церковной службы. Пахомий прочно установил однообразные приёмы, создав немало образцов того «ровного, несколько холодного и монотонного стиля, которому было легко подражать при самой ограниченной степени начитанности. Многое воспроизводил [он] как нужно было, а не как на самом деле». Итак, с одной стороны — Епифаний, писатель, обладающий незаурядным литературным талантом и чрезвычайно начитанный, непосредственный свидетель описываемых событий, трудившийся в то время, когда житийный стиль ещё только устанавливался, не затвердев в неподвижных канонах. С другой стороны — заезжий, но быстро сделавший себе громкое имя Пахомий, о котором справедливо было замечено: если бы труды Пахомия исчезли, в наших исторических источниках не образовалось бы слишком заметного пробела.

 

Чем же так не устраивал Сергий официальную церковь? Вспомним его главные деяния — его общественную, политиче­скую и государственную деятельность. «...Он был именно выдающимся общественным деятелем. Он понял поворотный момент в истории Русской Земли и повернул её ход в должном направлении, взяв на себя великую ответственность за исход битвы на Куликовом поле. Он благословил на неё князя Дмитрия и его рать. Надо было почувствовать и понять этот решающий поворотный момент и положить свой духовный авторитет на Чашу весов истории. И Он это сделал. (...) Он принимал деятельное участие в делах Московского государства, помогая князю советами, и лавра являлась как бы духовным центром освобождающегося от татар­ского ига народа. Недаром назван был Он Воеводою Земли Русской» (Грани Агни Йоги. VIII. 203). И как Ему было не быть Вое­водою, если вспомнить, каким Великим Духом был Сергий! А ведь по решению IV Вселенского Собора монахам запрещалось участвовать в мирских делах.

Но вот что говорится в книге «Надземное» (572): «Надлежит ли Миротворцу облачаться в доспех воинский? Мы достаточно говорили о благе мира. Мы утверждали охрану творений человеческих. Мы указывали на ужасы братоубийства, но Мы также говорили о достоинстве родины. Так самый преданный Миро­творец указывал, чтобы были использованы все средства для сохранения мира. Он же послал воинство, чтобы защитить границы земли его народа.

У людей всегда встаёт неразрешимая задача, как мог Миро­творец посылать воинство на бой. Такая задача трудна человеку, если он положит в основание неверные ценности. Человек должен признать спасение и оборону родины и отказаться от порабощения. Пусть в сердце своём человек взвесит, где оборона и где порабощение». Под Миротворцем здесь имеется в виду Сергий. А мы вспомним слова митрополита Московского Филарета: «Любите врагов своих, ненавидьте врагов Христа и бейте врагов Отечества».

Другое несоответствие Сергия окружающей его церковной среде было в том, что он именно неукоснительно следовал заветам Христа, а потому и вся жизнь Преподобного не укладывалась в церковные рамки, и «было у него столько врагов среди церковных служителей». Правдивость и нестяжание Сергия были абсолютными, он сам ничего не имел из имущества и монастырь свой направил по такому же пути. «Таково было стремление его, да не прилепится ум ни к каким земным вещам и житейским печалям; и ничего не стяжал он себе притягательного на земле, ни имения от тленного богатства, ни злата или серебра, ни сокровищ, ни храмов светлых и превысоких, ни домов, ни сёл красных, ни риз многоценных».

Пока Сергий был жив, Троицкий монастырь не принял в дар и не приобрёл никакого имущества. Даже и храмов «превысоких» не воздвигалось в его обители. Но как только Сергий умер, митрополит Киприан отстранил от игуменства Никона, ученика Преподобного Сергия, которому Святой Сергий передал руководство обителью, удалил его в Звенигород и быстро сделал монастырь подобным прочим обителям.

«Так Сергий стяжал себе более других истинное нестяжание и безъименство, и богатство — нищету духовную, смирение безмерное и любовь нелицемерную, равную ко всем человекам», то есть то, что можно назвать незримым сокровищем святейшей бедности.

Не стремясь к материальным благам, Сергий тем не менее трудился «без лености, как раб купленный», подавая пример братии, и «николи же обленися», потому что знал: здесь, на Земле, только руками и ногами человеческими добывается Царство Божие. Но зато «тяжка карма не могущих прервать благополучие земное, ибо сказано, благополучие есть кладбище духа» (Иерархия. 391).

Великие Учителя относят простой человеческий труд к действиям «абсолютно положительным», потому что «само приближение к Миру Огненному требует познания труда земного как ступени ближайшей... Не тратя времени лишь для себя, можно среди труда приобщаться к Иерархии» (Мир Огненный. II. 118).

Бездейственность же осуждается как убийство в себе огненной силы. Вот и почитаемый нами Подвижник много работал физически. Накоплению огненной силы способствовало также избранное Сергием одиночество, этот пробный камень индивидуальности. Подобное одиночество есть подвиг, на который мало кто способен.

Упомянутые нами качества Великого Подвижника, как охранительным платом, покрываются ещё одним, без которого, скорее всего, было бы невозможно проявление этих качеств. Это — терпение. Терпение отнюдь не есть бездействие, это активный принцип реализации идеалов и целей личности. Более высокий аспект этого качества — терпимость. И это высокое проявление Сергиева сердца возьмём на вооружение.

Известно, что Сергий не признавал магии и даже не разрешал так называемое умное делание. А между тем у него были огненные видения. «Лишь труд, как возношение сердца, допускал Он». И «в этом Он опередил многих духовных путников. Мы говорим о сердце, но именно Он нашёл силу этого источника. Даже страхованиям Он противостоял не заклинаниями, но молитвою сердца» (Мир Огненный. II. 116).

 

В средневековье неоднократно появлялись великие святые, которые старались восстановить почти утраченный образ Христа, причём все они настаивали именно на человеческом естестве Христа. Преподобного Сергия в его «подражании Христу» можно поставить в один ряд со Святой Екатериной Сиенской, Святой Гертрудой, Фомой Кемпийским и Франциском Ассизским.

Для многих такое поведение было, говоря словами Евангелия, как «бревно в глазу», ведь даже родной брат Сергия не принял общинного жития, затеял бунт в обители, отчего Сергий и пошёл искать себе другое место. И в этом поступке проявилось ещё одно качество Великих — смирение паче меры. Выражением этого смирения был даже внешний облик Сергия. Так, поселянин, пришедший «пророка видети», глазами узрел «сироту». Ожидая увидеть прославленного игумена «во многом почёте, и славе, и величестве», нашёл он «все худостно, все нищетно, все сиротинско. И мню, яко не тот есть». Получив же наглядное разъяснение, прозрел сердцем и увидел истинное положение вещей: «Ныне познах поистине о тебе, отче, яко же слышахом, тако и ведехом».

Скудость внешняя не была у Сергия проявлением аскетизма. Сам же Он был от огня, и вся жизнь Его служила знаком «возможности высшей». Также и доброта Его. Сказано: «Мысль добра есть мерило сознания». Мера добра есть ступень восхождения. Известно, как Сергий послал поклон своему другу Стефану Пермскому, который проезжал в 12 верстах от лавры. «Он знал, что его друг проезжал на подвиг, и сердца их объединились в откровении. Ничем нельзя препятствовать откровению сердца...» (Мир Огненный. I. 665). 

Таков был Сергий — то, о чём он говорил своим ученикам, «словом учаше», то же было и делом его, и как был он таким с юности своей, таким же остался и в старости глубокой — «что с благоизволением начал, то со святынею же завершил в страхе Божием». А потому, «легко переплыв многомутное море житейское, без вреда провёл душевный корабль, исполненный богатства духовного, беспрепятственно дошёл в тихое пристанище и крылом духовным поднялся на высоту разумную и, венцом бесстрастия украшенный, преставился Господу».

Так красота духа, отрешившегося от всего преходящего, действует на окружающее как мощный магнит, сила которого не ослабевает на протяжении веков, ведь она запечатлевается в пространстве, а не в случайных исторических записях. Вот так, своей волей, своей устремлённостью, своей работой, становится дух сознательным сотрудником Беспредельности.

«Мало осталось исторических рекордов о Великих Духах Прошлого, но тем не менее Облики их сияют мощно. Чем объяснить это, как не пространственными нерушимыми рекордами, являющимися истинными магнитами в силу своей чистоты» (Из Писем Е.И.Рерих).

 

И ещё один аспект жизни Сергия разъясняется в Учении Живой Этики. В особо тяжёлые моменты истории появляются на Земле сильные духи, помощники Светлых Сил, которые принимают на себя людские тяготы. Условия их деятельности всегда находятся на грани возможного. Потому Они приходят не поодиночке, но всегда вместе с духовно близкими себе. Такое высокое содружество являли собой Преподобный Сергий, Дмитрий Донской и митрополит Алексий. Так, митрополит Алексий (1293(?) – 1378), пребывание которого в должности высшего церковного иерарха с 1354 года нельзя назвать безоблачным, поддерживал политику Дмитрия и покровительствовал Сергию.

Вспоминаются и другие сподвижники Сергия — Стефан Пермский, Дмитрий Прилуцкий, преемник Троицкой обители Никон. Многих ещё можно было бы назвать, древо русской святости в то время плодоносило обильно.

О подобной духовной близости говорит и историк В.О.Ключевский, называя митрополита Алексия, Сергия Радонежского и Стефана Пермского. «Эта присноблаженная троица ярким созвездием блещет в нашем XIV веке, делая его зарёю политического и нравственного возрождения русской земли». Тесная дружба и взаимное уважение соединяли друг с другом этих святых мужей. Подвизаясь каждый на своём поприще, делали они одно общее дело, которое простиралось далеко за пределы церковной жизни и было общенародным. Работая прежде всего над собой, стремясь к спасению собственной души, они, в конечном счёте, трудились для одной цели — общего блага.

Такое объединение лучей сознания, порождённое огненным устремлением, даёт «духовное созвучие».

 

Подошло время, когда, как пишет Епифаний, «видев же себе митрополит Алексие от старости изнемогша», стал присматривать себе замену. Это было преддверие Куликовской битвы, время «розмирья» с Ордой. И вот тогда, 2 декабря 1375 года, Византия — в лице патриарха Филофея — поставила на Русь ещё одного митрополита, иеромонаха Киприана (о котором мы упоминали вначале), болгарина, бывшего самым доверенным лицом Филофея. Это было недостойно по отношению как к ещё живому митрополиту Алексию, так и к великому князю Дмитрию, согласия которого на назначение нового патриарха не спрашивали. Пока был жив митрополит Алексий, Киприан должен был управлять епархиями Литвы и Польши, по кончине же Алексия под его власть переходили и великорусские епархии.

До поставления в митрополиты Киприан в 1374 году пребывал на Руси в качестве официального посла Константинопольского патриарха Филофея, после чего сочинил «ябеду» на митрополита Алексия, обвинив его в том, что, будучи в Византии, Алексий купил и привёз на Русь слишком дорогую икону «Ангел Златые Власы» (сейчас эта икона находится в Русском музее).

Кляуза была столь несправедлива, что её не поддержали даже византийские сановники, присланные для расследования. Упорство, с которым Киприан добивался московской кафедры, за­ставляет отнести его к той категории людей, про которых говорят: его гонишь в дверь, а он лезет в окно. Изгнанный из Москвы великим князем Дмитрием, Киприан, казалось бы, должен был обидеться и поутихнуть. Вспомним, как поступил в своём случае Преподобный Сергий — молча ушёл из монастыря и заложил новую обитель. Но не таков был Киприан. Знать, велика была сила константинопольского благословения, что ни заключение в темницу, ни препровождение нагишом до границ Московии не остановили его в намерении всеми правдами и неправдами занять патриарший престол.

И напротив, несогласие Сергия стать патриархом не смогли преодолеть ни уговоры митрополита Алексия, ни попытки князя Дмитрия «умолить Святого принять архиерейский сан». Ничто не могло заставить Преподобного свернуть с пути его духовного подвижничества. Таким образом, при сравнении Киприана и Сергия мы видим противоположность этих двух фигур, и противоположность эта является ничем иным, как противостоянием качеств духа.

Поставление Киприана положило начало ожесточённой внутрицерковной борьбе, длившейся около полутора десятков лет и названной современниками «мятежом во святительстве». Это была скрытая борьба за усиление византийского влияния на Русь и подрыв политики её внутреннего единения.

В это же время выдвигает своего кандидата на пост митрополита и князь Дмитрий Иванович. Это был его личный духовник и хранитель печати, бывший коломенский священник Дмитрий, уничижительно прозванный Митяем. После головокружительной карьеры он был взят ко двору и занял пост в нарушение всех церковных требований. Его спешно готовили к принятию митрополичьего сана, и «бысть Митяй отец духовный князю великому и всем бояром стареишим». Объяснялось всё это тем, что достойной кандидатуры не было, а митрополит Алексий не спешил сделать последний шаг в выборе нового митрополита. Неизбежность столкновения Руси с Мамаем становилась всё явственнее, и в этих условиях усложнялись задачи, стоявшие перед митрополичьей кафедрой. Алексий понимал непригодность Митяя для такой роли. Выбор его остановился на Сергии, только ему мог он передать дело своей жизни. «И тотчас посла единого от боляр своих, иже призва святаго Сергиа».

Стояла суровая зима 1377 – 78 года. Алексий понимал, что уговорить Сергия будет нелегко. В начале встречи в присутствии бояр митрополит надел на Сергия крест «зело красен, златом и камением украшен». Он был уверен, что Сергий не пойдёт против его воли, — в русской истории не было подобного случая. Но Сергий отклонил высокую честь со словами: «Прости меня, владыко: от юности моей не был я златоносец, ныне же, в старости, ещё больше хотел бы в нищете пребывати и так пройти убогое свое житие». Тогда, отпустив бояр, митрополит повёл с Сергием долгую и трудную беседу с глазу на глаз. Неизвестно, о чём говорили два высочайших подвижника на поприще спасения Руси. Но старец был непреклонен. Можно представить себе печаль митрополита — как оставить страну без достойного преемника в такое сложное время? Сергий же твёрдо знал своё назначение — жертвенно трудиться для спасения душ «малых сих», потому и слова отказа его были тверды: «Владыко святый! Если не хочешь ты отогнать мою нищету от слышания святыни твоей, не говори более о том, да и другого никого не проси, потому как этого во мне никто обрести не может». Тогда Алексий, боясь, что старец просто уйдёт в дальнюю пустынь, отпустил его.

Е.И.Рерих говорит об этом ещё и вот что: «Его отказ от митрополитского поста не происходил ли тоже от того, что Дух Его знал всё расхождение Церкви с Истиной?»

Московский митрополит Алексий умер 12 февраля 1378 года на 85-м году жизни. После него Русь вступила в длительную полосу внутрицерковной борьбы за власть. К двум упомянутым кандидатам на митрополичий престол прибавился ещё один — епископ Дионисий. Все трое добивались благословения Сергия и, не получив его, дерзили, кто как мог. Митяй, например, грозил разорить Троицкую обитель, на что Сергий пророчески сказал братии: «Митяй негодует на нас и замышляет недоброе, но не увидит он Константинополя, не увидит посему и сана митрополита». Пророчество сбылось: на пути в Константинополь Митяй скоропостижно скончался. Скорее всего, его отравили. После этого, в 1381 году, митрополит Киприан был вызван из Киева, где он жил, в Москву.

Упомянутые нами причины отказа Сергия от поста митрополита легли в основу всех дальнейших трактовок этого события — Сергий не хотел сойти с Пути исполнения Заповедей Христа, которым он неукоснительно следовал. И он не мог оставить свой монастырь не только потому, что это было детище всей его жизни, но, главное, потому, что именно здесь осуществлялась пространственная связь с Твердыней Света.

«Об этой пространственной связи с основной Твердыней Иерархии Света, связи, утверждённой её Лучами, следует знать, следует думать и ярко представлять себе её сияющей Светом в пространстве над планетой и являющей собою планетную сеть Света, объединяющую всех её участников и строителей в одно, в Единое целое. Магнитное поле Света, окружающее каждый Ашрам, крепость или башню духа, распространяется широко вокруг, поляризуя всю атмосферу и создавая особые психические условия. Кроме того, лучи, самоисходящие из данного центра, могут действовать и на далёкие расстояния и иметь особое назначение. Как бы в миниатюре — уподобление Великой Твердыне... Велико значение этих пространственных Светочей Духа, велико Их именно пространственное значение. Без Них всё потонуло бы во мраке» (Грани Агни Йоги. XI. 108).

Ошибочно полагать, что «Великие Подвижники проводили свою жизнь в восторгах духа и радости постоянного Присутствия Сил Высших. Нет. Тяжкие труды, борьба и испытания были Их уделом. Великие Посещения были очень редки, их ожидали годами. Труд и подвиг, тяжёлый, упорный и каждодневный, требовали огромного напряжения сил. Почтим пониманием путь жизни их тяжкой».

 

Из множества разноцветных кусочков стекла или камешков собирается прекрасное мозаичное полотно. Так же складывается и драгоценная мозаика Великого Образа. Отголоски жизни Сергиевой разбросаны по разным векам и у разных народов. Невозможно собрать их все, но каждый, пусть самый малый, добавит что-то своё к слагаемому портрету. Где-то говорится о Нём без упоминания имени, какие-то сведения противоречат сложившемуся стереотипу. Всё важно. Многое ещё, по мере нашего роста, обнаружится там, где всё уже кажется известным. Недаром мы читаем: «О Сергии придётся ещё много сказать» (Грани Агни Йоги. V. 203).

В Учении говорится: «Также не забудем, что, облекшись в земную оболочку, каждый становится в условия плотного мира. Такое обстоятельство обычно упускается из виду, и предполагается, что Наши Братья, идущие в мир, будут в каких-то неестест­венных условиях. Естество есть законом ограниченное состо­яние. Каждый из Нас знает это и сознательно избирает путь» (Надземное. 149).

В книгах Учения мы читаем о Сотруднике, который заболел, израсходовав слишком много психической энергии. «Мой друг в своё время заболел при выполнении нескольких заданий. Причина заболевания была в чрезмерном напряжении психической энергии. Не забудем, что Мой друг вышел с усиленным запасом психической энергии, и, несмотря на это, заболел» (Надземное. 277).

Так было и в жизни Сергия. В самом конце 1374 года по призыву московского князя Дмитрия в Переславле-Залесском собрались князья Северо-Восточной Руси для обсуждения нелёгких взаимоотношений с Ордой. Был приглашён и Троицкий игумен, в то время уже всеми почитаемый духовный наставник. Присутствовал на съезде и московский митрополит Алексий.

Нам не известны какие-либо подробности этой встречи, не имеем мы и документальных подтверждений того, какова была позиция великого миротворца, но мы хорошо знаем, что Сергий имел обыкновение использовать все мирные средства, лишь бы не допустить кровопролития. «Если враги наши хотят от нас почёта и славы, дадим им, если имения и злата и серебра хотят, дай им...» Но если это не остановит «поганых» «и начнут воевать нас», тогда — если Бог за нас, то кто против нас! Но чтобы Бог был за нас, должны князья и бояре и все удалые люди оставить «вся домы своя и богатство, жены и дети и скот, честь и славу мира сего получити, главы своя положити за землю Русскую, за веру Христианскую».

По возвращении в Троицкую обитель Сергий заболел, о чём коротко сказано в Никоновской летописи: «Того же лета болезнь бысть тяжка преподобному Сергию игумену, а разболеся и на постели ляже в Великое говение на второй неделе [т.е. 11 – 18 марта], и нача выздоравливать и со одра восста на Семень день [1 сентября], а всю весну и все лето в болезни велице лежал». Видно, много сил было израсходовано Троицким игуменом, чтобы направить русских князей к объединению и спасению родины, чтобы забыли «неправду», и «братоненавидение», и «сребролюбие», и «неправедный суд», и насилие — словом, всё зло, мешавшее объединению Руси. Как тут не вспомнить определение, данное Сергию Епифанием: «пастырям пастырь», «сущий вождь», «умный правитель». Или: «''От Бога данный России Воевода'', не есть ли это титул военачальника?» (Из Писем Е.И.Рерих).

 

Хорошо известны события, непосредственно предшествовавшие Куликовской битве, — приезд князя Дмитрия в обитель, благословение на подвиг, просьба Дмитрия дать ему двух иноков — Ослябю и Пересвета. Множество источников передают события именно в таком порядке. Но в «Знамени Преподобного Сергия» мы читаем иное: иноки были посланы вослед князю, и, как мы знаем, это особенно поддержало его в решении перейти Дон. «Преподобный в прозрении увидел необходимость ещё раз укре­пить мужество воинства и решил послать великому князю с собственноручной грамотой двух иноков, подвизавшихся в числе братии, Александра — Пересвета (бывшего боярина Брянского) и Андрея — Ослябю (боярина Любецкого), мужество которых и искусство воинское было ещё у всех в памяти; за необыкновенную силу они прослыли богатырями...» 

Ещё одно обстоятельство Куликовской битвы вызывает непонимание: почему Сергий остался при обители, а не присутствовал на поле боя? Об этом сказано: «Его духовные силы пылали возле очага накопленного. Лишь невежды подумают, что из земных соображений он сам не вышел на поле битвы. Каждый, имеющий представление о духовных силах, скажет, что именно сознательное приложение их будет разумно» (Мир Огненный. II. 160).

К какому бы моменту Сергиевой жизни мы ни прикоснулись, везде обнаруживаются притягательные чудеса. Вот ещё один замечательный случай из жизни Преподобного, описанный в «Житии» под заголовком «О епископе Стефане».

Среди «сосветильников» и «сопредстателей» за Русскую землю, сподвижников дела Сергия, был и «епископ чудный» Стефан Пермский (1346 – 1396). Как пишет современный исследователь Г.М.Прохоров, «таких святых, как Стефан Пермский, на Руси мало. В Древней Руси подобного, пожалуй, и не сыскать: Стефан ввёл в Христову Церковь соседний дотоле бесписьменный языческий народ».

В одной древней рукописи в подробностях описано такое событие из жизни Сергия: епископ Стефан, «оставя Пермь, поиде к Москве». Об этой поездке Стефана говорится в Вычегод­ско-Вымской летописи: «Того же лета [1386 г. от Р.Х.] поиде Стефан в Новгород, — потому с Новугородом розмирье. Стефан поклонился Владыке и боярам новгородским, дабы дружинникам новгородским не разорити впредь Пермскую землю и епархия Вычегодския земли беречи. Отпущен Владыко Стефан от Новугорода с милостью и дарами».

Этот поход Стефана в Новгород был воспринят Сергием как выход на подвиг, ведь нам хорошо известно, какой крутой нрав был у новгородцев. И вот, «идущий путем тем, провидел духом Стефан, что в то время Сергий Преподобный за столом, в трапезной с братией обедает», поклонился ему и произнёс: «Мир тебе, духовный брате!» На что Сергий, уразумев происходящее духом и встав из-за стола, с поклоном ответил в его сторону: «Радуйся и ты, пастуше Христово стадо, и мир Божий да пребывает с тобою!»

Далее в этом «Житии», составленном Епифанием, как и в позднейших его пересказах, говорится, что братия, узнав от Сергия, в чём дело, поспешила туда, где останавливался Стефан, и застала кого-то, кто подтвердил им, что всё так и было, как поведал им Сергий: в сей час Стефан «грядущу путем к граду Москве, и противу монастыря нашего поклонися Святое Троици и нас смиреных благослови».

В память о «встрече» двух подвижников был установлен обычай в монастыре: во время трапезы раздавался звон колокольчика и все братья вставали и склоняли головы, чтя память своих Великих Учителей.

Преподобный Сергий окончил свой земной путь 25 сентября 1392 года. Летописец пишет об этом так: «Тое же осени... преставися преподобныи игумен Сергии, святыи старец, чудныи, добрыи, тихии, кроткыи, смиреныи, просто рещи и не умею его житиа сказати, ни написати. Но токмо вемы, прежде его в нашеи земли такова не бывало... всеми человекы любим бысть честнаго ради житиа его, иже бысть пастух не токмо своему стаду, но всеи Русскои земли нашеи учитель и наставник». «И похоронили его у правого клироса в церкви Пресвятыя Троицы», которая была построена ещё в 1356 году. Это было против завещания Сергия похоронить его на общем кладбище, но так хотела братия и так велел Киприан.

Шли годы. В 1408 году монастырь был сожжён дотла во время набега хана Едигея. Но благодаря чудесному явлению Никону Преподобного Сергия со святителями Петром и Алексием, монахи были предупреждены и спрятали некоторые святыни, книги и келейные вещи Преподобного Сергия. После пожара могила Сергия чудом сохранилась. Новую Троицкую церковь Никон не стал строить на прежнем месте, оставив его для будущего каменного храма.

Новый деревянный храм был освящён 25 сентября 1412 года, в день памяти Святого Сергия. Есть предположение, что на этом торжестве Епифаний Премудрый впервые произнёс сочинённое им «Похвальное слово Преподобному Сергию». «И достойные видели, как Святитель Алексий с Преподобным Сергием приходил освящать новые здания обители».

Незадолго до открытия мощей Преподобного одному благочестивому мужу, жившему близ обители, было видение Сергия, который повелел возвестить игумену и братии: «Вскую мя остависте толико время во гробе, землею покровена, воде утесняющей тело мое?» И вот 5 июля 1422 года в присутствии Сергиева крёстного сына, звенигородского князя Юрия Дмитриевича, преподобный Никон изнёс из земли нетленные мощи своего великого Учителя и наставника и временно поместил их в деревянном храме.

Тогда же, в 1422 году, над мощами Преподобного был по­строен каменный Троицкий собор, являющий собой редкий архитектурный памятник конца ХIV — начала ХV века, поскольку от этого периода зодчества построек почти не сохранилось. Есть лишь два чудом сохранившихся храма в Звенигороде.

Для работ были призваны «отовсюду зодчие и каменосечцы мудры и плинфотворители и поспешением Божиим вскоре церковь прекрасну вздвиже», — записал Епифаний Премудрый. Для украшения храма «умолени быша» преславные иконописцы Анд­рей Рублёв (1360 – 1430) и Даниил Чёрный. Это была их послед­няя работа. Для храма была написана и знаменитая «Троица» Рублёва, этот изумительный образ, говоря словами Игоря Грабаря, «сверкающий высшим, неземным светом, тем самым, который излучают только создания гениев». Этот образ воплощает пластически зримый и в то же время мистически непостижимый символ того самого единения, достижению которого была посвящена земная жизнь Преподобного Сергия.

Роспись храма просуществовала двести лет, в ХVII веке её сбили и подновили и подновляли ещё не раз в последующие века.

17 ноября 1428 года почил Никон, ученик и преемник Сергия. Тело его было положено рядом с мощами Преподобного. С тех пор Сергий и Никон не единожды являлись вместе.

 

Теперь о внешнем облике Сергия.

Неизмеримо расстояние от плоскости земной до высот космических. Глаз человеческий не в силах выносить сияния ангельских ликов. Потому, спускаясь на землю, входят Они в земное человеческое тело и принимают вид, доступный нашему созерцанию. Земной облик имел Владыка, нося имя Сергий. До нас дошли многие попытки Его изображения на иконах, шитье, на картинах художников. Уже самые ранние можно разделить на два типа. Первый — подобный изображению Сергия, выгравированному на серебряном окладе Евангелия через полгода после его кончины, сделанному художником, скорее всего, не видевшим святого лично. Возможно, здесь был использован рисунок, не имеющий большого сходства с оригиналом. Это не портрет Сергия, но обобщённый облик Святого, каким был Троицкий игумен в представлении многих людей. От него, вероятно, и пошло множество церковных и светских изображений Сергия, которые схожи с изображениями других святых или «собеседников» Сергия, таких, как Дмитрий Прилуцкий или Кирилл Белозерский.

Иным является перед нами лик Преподобного на вышитом нагробном покрове, подаренном, по преданию, в 1424 году Троице-Сергиеву монастырю сыном Дмитрия Донского, великим московским князем Василием.

Вероятно, покров начали вышивать после открытия мощей Сергия 5 июля 1422 года. В этом случае основой изображения могло послужить личное лицезрение Святого или, что более вероятно, знакомство с прижизненным изображением, которое мог сделать племянник Сергия Фёдор, не лишённый художнического мастерства.

Ко времени открытия мощей можно отнести и древнейшую икону Преподобного, писанную, возможно, одним из его учеников и находившуюся некогда в Новгороде, в крестовой архиерей­ской церкви в честь его имени. На этой иконе, так же как и на знаменитом покрове, просматриваются портретные черты Сергия.

Что же касается покрова со святых мощей Преподобного Сергия Радонежского, то вот как в своё время описал его замечательный русский философ князь Е.Н.Трубецкой: «В ризнице Троицко-Сергиевой лавры есть шитое шелками изображение святого Сергия, которое нельзя видеть без глубокого волнения. Это — покров на раку Преподобного, подаренный Лавре великим князем Василием, сыном Дмитрия Донского... Первое, что поражает в этом изображении, — захватывающая глубина и сила скорби: это не личная или индивидуальная скорбь, а печаль обо всей земле русской, обездоленной, униженной и истерзанной татарами.

Всматриваясь внимательно в эту пелену, вы чувствуете, что в ней есть что-то ещё более глубокое, чем скорбь, — тот молитвенный подъём, в который претворяется страдание; и вы отходите от неё с чувством успокоения. Сердцу становится ясно, что святая печаль дошла до неба и там обрела благословение для грешной, многострадальной России...

...Чувствуется, что эта ткань была вышита с любовью кем-либо из русских ''жён-мироносиц'' XV века, быть может, знавших святого Сергия и, во всяком случае, переживавших непо­средственное впечатление его подвига, спасшего Россию.

Трудно найти другой памятник нашей старины, где бы так ясно обнаруживалась та духовная сила, которая создала русскую иконопись».

Обратимся теперь к исследованию современного автора. Вспомним одну из икон деисусного Звенигородского чина, найденную среди трёх других в 1918 году в Звенигороде «на городке», в дровяном сарае близ Успенского собора, для которого они и были писаны известным мастером-иконописцем преподобным Андреем Рублёвым. Икона эта — знаменитый рублёвский Спас. В своей статье «Явление России» Г.Ю.Ясько пишет о поразительном сходстве рублёвского Спаса из Звенигородского чина с изображением на покрове с гробницы Сергия. И приводит описание покрова, сделанное исследовательницей творчества Андрея Рублёва Н.А.Дёминой: «Во всём облике большая сдержанность и собранность для целеустремлённого действия и в то же время большая широта души, что-то мужественное, но не строгое... Художника, создавшего этот образ Сергия, весьма вероятно, Рублёв знал, может быть, с ним сотрудничал». А может быть, это был и сам Рублёв!

История тех далёких событий такова: предполагаемый заказчик чина Юрий Звенигородский был тесно связан с Троице-Сергиевым монастырём, ведь его крёстным отцом был сам Сергий Радонежский. Над могилой Сергия Юрий построил в 1422 году каменный Троицкий собор, стены которого расписывала артель Рублёва. А в «Сказании о святых иконописцах» говорится, что «преподобный отец Андрей Радонежский иконописец прозванием Рублёв» «прежде живяше в послушании у преподобного отца Никона Радонежского». Заказ Юрия Звенигородского Рублёв исполнял между 1408 и 1422 годом.

Рублёвский Спас имеет индивидуальные черты, и это черты Преподобного Сергия. «Художник должен был встретить в жизни этот ''навсегда приковывающий взгляд'', чтобы с такой волшебной убедительностью перенести его на изображение», — пишет автор статьи «Явление России» Г.Ю.Ясько. Далее тот же автор совершенно справедливо утверждает: «Нет никакого сомнения в том, что Андрей Рублёв видел Преподобного. Образ этого Гиганта Духа не мог не запечатлеться во влюблённом в натуру сознании гениального художника».

Похожее изображение мы видим и на иконе Рублёва «Спас в силах», написанной в 1425 – 1427 годах для иконостаса Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры (сейчас икона находится в Третьяковской галерее). От рублёвского Спаса произошёл целый ряд подобных иконописных изображений.

То же наблюдается и в иконографии Сергия — на столпе храма Саввино-Сторожевского монастыря, в котором когда-то работал Андрей Рублёв, мы снова видим образ Сергия, каким позже он стал всё чаще изображаться. Примером тому — икона первой четверти XVII века из Успенского собора города Дмитрова.

Обратимся ещё раз к работе Е.Н.Трубецкого «Три очерка о русской иконе»: «В видениях русского иконописца XV века облекаются в художественную форму исключительно богатые сокровища религиозного опыта, явленные миру целым поколением святых; духовным родоначальником этого поколения является не кто иной, как сам преподобный Сергий Радонежский. Сила его духовного влияния, которая, несомненно, чувствуется в творениях Андрея Рублёва, и не в них одних, дала повод некоторым исследователям говорить об особой ''школе иконописи'' преподобного Сергия. Это, разумеется, оптический обман: такой ''школы'' никогда не было. И однако, нет дыма без огня. Не будучи основателем ''новой школы'', преподобный Сергий тем не менее оказал на иконопись огромное косвенное влияние, ибо он — родоначальник той духовной атмосферы, в которой жили лучшие люди конца XIV – [начала] XV века. Тот общий перелом в русской духовной жизни, который связывается с его именем, был вместе с тем и переломом в истории нашей религиозной живописи. До святого Сергия мы видим в ней лишь отдельные проблески великого национального гения; в общем же она является искусством по преимуществу греческим. Вполне самобытною и национальною иконопись стала лишь в те дни, когда явился святой Сергий, величайший представитель целого поколения великих русских подвижников».

Вершиной совместного творчества Учителя и Ученика стала знаменитая «Троица», написанная «в похвалу Сергию». В 1918 году была произведена окончательная расчистка «Троицы» Рублёва, что дало возможность увидеть, говоря словами Павла Флоренского, «эту ничему в мире не равную лазурь — более небесную, чем само земное небо... эту невыразимую грацию взаимных склонений, эту премирную тишину безглагольности, эту бесконечную друг перед другом покорность» — словом, всё то, что мы называем «Троица». «Есть Троица Рублёва, следовательно, есть Бог», — утверждает Флоренский. Говоря его словами, «Троица» есть «самая безусловная реальность», потому уже, что это «выше всего сущего». И развивается эта мысль в словах, которые просто невозможно не привести. «Андрей Рублёв воплотил столь же непостижимое, сколь и кристально твёрдое и непоколебимо верное видение мира. Но чтобы увидеть этот мир, чтобы вобрать в свою душу и в свою кисть это прохладное, живительное веяние духа, нужно было иметь художнику перед собой Небесный Первообраз, а вокруг себя — земное отображение, быть в среде духовной, в среде умирённой. Андрей Рублёв питался, как художник, тем, что дано ему было. И потому не Преподобный Андрей Рублёв, духовный внук Преподобного Сергия, а сам родоначальник земли Русской — Сергий Радонежский — должен быть почитаем за истинного творца величайшего из произведений не только русской, но и, конечно, всемирной кисти. В иконе Троицы Андрей Рублёв был не самостоятельным творцом, а лишь гениальным осуществителем творческого замысла и основной композиции, данных Преподобным Сергием». О возможности подобного явления мы знаем из Учения Живой Этики.

В подтверждение вышесказанного в «Гранях Агни Йоги» читаем: Преподобного Сергия «можно также назвать и покровителем истинного искусства, ибо Андрей Рублёв был Его учеником и близким Его сотрудником. Многое можно ещё сказать об этом Великом Духе, но время ещё не пришло» (Грани Агни Йоги. VIII. 203).

 

Мы знаем, как помогал Сергий, будучи земным человеком; помогал Он и после своей земной жизни. После Куликовской битвы Его великая Помощь спасла Русь во время польского нашествия. В кровавой бойне Второй мировой стоял Он на бессменном дозоре. Тот же Он и в наше многотрудное время — Светоносный Вождь и Хранитель. Не покинет Преподобный народа, который на протяжении многих веков вёл Он к Свету. Близки Сроки, записанные на Небесных Скрижалях, обстоятельства великого значения космически сложены. Уже Мощный Колокол созывает разбредшихся путников. Все, кто не пойдут за Вождём Света, уйдут в хаос разложения. Но познавший Пламень Великого Сердца навсегда останется связанным с Высоким Обликом. «Сергий — живая связь с Миром Огненным!»

 

Проникнемся самой высокой благодарностью к ставшему и нам близким Премудрому Епифанию за то, что не побоялся трудностей на пути описания жизни Преподобного и оставил нам живой и светоносный образ Заступника Земли Русской. Неизвест­но, дошло бы до нас что-то о жизни Сергия, если бы не его «Житие». Огненная сила любви ученика к Учителю прошла сквозь неверие и отрицающее окружение. На память приходят слова неизвестного древнего автора: «Вещи и дела, аще не написанные бывают, тьмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написании же яко одушевлении...»

Завершая работу над «Житием», мастер помещает в конце его «Похвальное слово Преподобному отцу нашему Сергию» с припиской «Сътворено бысть учеником его священноиноком Епифанием. Благослови, Отче!». В этом «Слове» автор, печалуясь о предстоящем расставании со своим любимым Учителем, общение с которым он сызнова пережил в созданном им «Житии», ещё раз любовно обозревает незабвенные черты. Целая страница плотного текста состоит из перечислений, кем был Сергий. «Иже есть отцем отец и учителем учитель, наказатель вождем, пастырем пастырь, игуменом наставник... сущий вождь и не ложный учитель... умный правитель». А самое основное — Он осуществил главные заповеди: «бяше бо Бога възлюби всем сердцем своим и ближняго своего, яко и сам ся».

Едва ли Епифаний знал о Сергии то, что мы с вами стали узна­вать недавно. Но в его «Похвале» звучит голос прозорливца. «Он [Сергий] есть первый и последний в нынешние времена; на нём даровал Бог милость свою в последние времена, на скончание века и последнему роду нашему, его Бог прославил в Русской земле...» 

Не забыл Епифаний и читателей своих. Говоря о том, к кому обращён его труд, он пишет: «Подробно пишу не к тем, кому хорошо известно благочестивое житие его: эти не требуют сего оповещения». Автор чувствует потребность передать своё знание тем, кто ещё мал как летами, так и умом. Да и они, когда возрастут и в разум войдут, узнают о Сергии от отцов своих и тех, кто успел видеть и слышать старца. А вот те, кто «иже не видеша, не разумеша» в силу далёкого отстояния во времени и кому небезынтересна жизнь святого, и есть главные читатели Епифаниева творения.

Прошли века, и настало время, «когда дух должен быть образован и обрадован новым познанием» (Мир Огненный. I. 582). И вот мы с вами, на кого возлагал надежды Премудрый Епифаний как на своих читателей, снова внимаем голосу Сергия, звучащему теперь на весь Божий Мир. И как во времена татарщины, наша Родина снова стоит на крутом изломе истории, что обязует нас принять указания Преподобного, дабы и нам явил Бог Милость Свою.

Обрадуемся возможности прикоснуться к высокому Образу и присоединимся к молитве Преподобному Сергию: «Пастырь наш добрый! Тебе дана благодать за нас молиться, пускай телом ушел ты от нас — не мним тебя мертва суща. Кто еще возлюблен от Бога, как Преподобный Сергий. Владыка, не отступи от нас духом!»

На языке же нашего времени сказано так: «Магнит великих побед закаляется в устремлении. Сергий шлёт благословение к началу нового мира. Исполнимся Духа Святого» (Мир Огненный. II. 36).

---

* Агиограф (греч.) — жизнеописатель святых.

ЛИТЕРАТУРА

1. Борисов Н.С. Сергий Радонежский. М., 2001. (ЖЗЛ)
2. Грани Агни Йоги: VIII; IV; X; XI.
3. Епифаний Премудрый и Пахомий Логофет. Жизнь и житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия // Житие Сергия Радонежского. М., 1991.
4. Знамя Преподобного Сергия. М., 1991.
5. Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871.
6. Косоруков А.А. Строитель вечного пути России Сергий Радонежский. М., 2004.
7. Плугин В.А. Мировоззрение Андрея Рублёва. М., 1974.
8. Рерих Е.И. Письма. Т. 2. М., 1999.
9. Святитель Стефан Пермский. СПб., 1995.
10. Трубецкой Е.Н. Три очерка о русской иконе. Новосибирск, 1991.
11. Учение Живой Этики: «Надземное»; «Иерархия»; «Мир Огненный» I, II.
12. Флоренский П.А. Троице-Сергиева Лавра и Россия.
13. Ясько Г.Ю. Явление России // Новая Эпоха. М., 2002. № 2.