МЕДВЕДЬ

Рано утром его разбудил незнакомый звук. Огромный бурый медведь фыркнул, повёл ухом и прислушался. Лес звенел от множества привычных утренних голосов, хорошо знакомых обитателю глухой берлоги. Восторженно и звонко, свежими после ночного отдыха голосами пели птицы встречу восходящему солнцу, стрекотали кузнечики, жужжали дикие пчёлы, трава шуршала от разной копошащейся мелюзги, слегка шелестели верхушки деревьев. Одним словом, всё происходящее вокруг было привычно и не заслуживало внимания. Что же разбудило медведя? Вот опять повторился звук, снова и снова прозвучал он, врезаясь в музыку леса. Звук отдалённо напоминал стук дятла, но в нём было что-то особенное и непривычное. Что-то новое вторглось в лесную жизнь. Медведь решил разведать. Он лениво поднялся и не торопясь, вперевалку, пошёл по направлению звука. По мере его продвижения к цели стук раздавался всё громче и отчётливее. Наконец медведь вскарабкался на холм, деревья стали редеть и расступаться. Осторожно просунув морду сквозь заросли кустарника, он увидел на открывшейся перед ним небольшой поляне необычную картину. Над свежесрубленным большим деревом стоял, нагнувшись, Человек с топором в руке и обрубал ветки, очищая ствол.

Медведь никогда раньше не видел людей. В глухие, непроходимые леса редко заходили они и зверью были непривычны. Друг это был или враг? Медведь решил подойти поближе и приглядеться вплотную. Он обошёл вокруг срубленного дерева, обнюхал его. Пахло смолой и свежей древесиной. Зверь приблизился к Человеку. Ткнулся носом в край одежды, принюхался. Сильно развитое обоняние донесло необычный, но очень приятный аромат. Чем он был приятен, медведь не знал; но аромат как-то особенно умиротворяюще и радостно подействовал на него. Зверь почуял Друга. Он больше не настораживался и ничего не опасался, но почувствовал себя уверенно и спокойно, как никогда. Даже в своей берлоге он спал, всегда держа наготове острое ухо. Кто может предвидеть случайности дикой лесной жизни?! Но здесь явно нечего было ждать неприятных неожиданностей. Медведь удовлетворённо проворчал и улёгся поудобнее неподалёку от удивительного Гостя. Человек, высокий, статный, мощного сложения, приостановил работу, посмотрел на зверя и произнёс что-то.

Медведь не понял сказанного, но взгляд Человека был очень похож на луч солнца на маленькой прогалине в лесу, куда он ходил греться ранней весной. Только, помимо тепла, от этого взгляда стало ещё и необычайно радостно, сердце забилось быстро и сильно. Человек опять сказал что-то. Медведь встал и подошёл к Нему. Человек пристально взглянул ему в глаза и положил руку на голову зверя. Медведь стоял неподвижно. Ему хотелось, чтобы Человек никогда не снимал своей руки с его мохнатой головы, так было хорошо ему от этой непривычной и неожиданной ласки. Человек погладил его, потом взял топор и спокойно принялся за прерванную работу. Медведь ещё долго сидел на поляне. Он совсем забыл, что со вчерашнего дня ещё ничего не ел; есть не хотелось. Он был как будто сыт и спокойно подрёмывал, следя сквозь полузакрытые веки за работой Друга. Наконец Человек, окончив обрубать дерево, куда-то ушёл. Тогда медведь поднялся и нехотя побрёл обратно.

Несколько раз в течение лета медведь посещал своего одинокого Друга. Каждый раз Человек говорил с ним, и медведь любил слушать звук его голоса. Он был необычайно приятен тонкому слуху мощного обитателя лесов. И сердце медведя как-то по-своему понимало сказанное и трепетало в ответ.

Наконец подошла зима. К этому времени на поляне, расчищенной топором Пришельца, выросло несколько деревянных строений. Прежде всего появилась маленькая церковка-часовня — янтарный, пахнущий смолою сруб, увенчанный крестом. Она была такая светлая и свежая, точно светилась изнутри. Медведь никогда не видел таких построек. Он ходил вокруг часовенки, обнюхивал её, и ему чудилось, что от неё исходит аромат, похожий на аромат Человека, построившего её. Затем появилось другое строение: маленькая избушка, в которой мог поместиться только один человек. Она тоже нравилась медведю, и он подолгу лежал около небольшого деревянного крыльца, по которому входил в избушку Человек.

Зима была очень суровая. Снег толстым слоем покрывал землю, плотный и хрустящий. Медведь забился глубоко в свою берлогу, приготовляясь к долгой зимовке. Часть зимы он пролежал в глубокой дремоте, но дальше стал мешать голод. Он не давал спокойно спать огромному зверю и побуждал его проснуться и приняться за поиски пищи. Наконец медведь не выдержал и вылез из логовища. Но найти что-нибудь съедобное оказалось не так-то просто. Под глубоким покровом снега была мёрзлая земля, вырыть что-либо из-под которой было крайне трудно.

Долго бродил медведь по лесу, но добыть ничего не удалось. Всё живое попряталось от стужи кто куда, и лишь изредка какой-нибудь зверёк, услыхав шум, пугливо высовывал из норки свою мордочку и прятался опять. Голодного зверя смутно, но властно тянуло по знакомому направлению. Он побрёл к Человеку. Собрав последние силы, он с трудом взобрался на холм, где жил его Друг; шатаясь, добрался до заветного крыльца и лёг около него в изнеможении. Вокруг одинокого жилья, как бы окутывая его прозрачным незримым покрывалом, стояла проникновенная, звенящая тишина. Она сливалась с кристальным блеском снега, чистой голубизной зимнего неба и неподвижными, точно в устремлённой молитве, стоящими вокруг древними деревьями. Медведь лежал и ждал, чутко прислушиваясь. Наконец дверь избушки отворилась и на крыльцо тихо вышел Человек, держа в руке краюшку хлеба. С великим состраданием посмотрел Он на истощённого зверя, и медведь опять воспринял Его взгляд как весенний луч, и по всему телу его разлилась тёплая живительная струя. Он издал довольное ворчание и тихонько подполз поближе.

Человек наклонился к нему и протянул пищу. Медведь взял и стал жадно грызть чёрствый, старый хлеб. Как это ни странно, но, съев горбушку, медведь почувствовал, что он сыт, и удовлетворённо вздохнул. Человек погладил зверя и стал говорить с ним. Медведь слушал и понимал что-то своё, очень важное и нужное; и где-то в глубинах его сонного сознания вспыхивали проблески разумения. Потом Человек ещё раз погладил его и ушёл назад, унося с собой тепло и тот неведомый влекущий аромат, который был так приятен медведю.

Не раз приходил зимой медведь погреться и подкормиться к гостеприимной избушке, и никогда не отказывал ему в куске хлеба Человек. Прибегали и другие звери и зверюшки, и уходили обласканные, и около заветной избушки не боялись страшного хозяина леса — медведя. И у медведя там не было желания их трогать, так умиротворённо и благодушно было у него на сердце. Мир и благоволение царили на холме, проникали в тёмные души зверей, овевали деревья и травы и напитывали воздух и землю. Хорошо и легко дышалось и жилось около избушки и крошечной церковки, как будто светившейся изнутри.

Постепенно вокруг благословенного жилья стали селиться люди. Их так же, как и зверей, притягивала туда неведомая, влекущая сила. Они часто нарушали углублённую тишину стуком топора, говором и шумом работы. Медведь их не трогал и не боялся, но стал приходить реже. Иногда он сопровождал Друга, когда Тот спускался к речке за водой или в Его одиноких путешествиях по лесу. Иногда к Другу в это время подходили другие люди, и они о чём-то беседовали. Медведь в таких случаях стоял спокойно около своего Покровителя, и его не боялись.

Мало-помалу разрасталась светлая обитель. Вскоре она была обнесена высоким тыном, преградившим доступ зверям. Медведь всё же иногда приходил на заветный холм, сидел и ждал. Иногда он смотрел в щель забора в надежде увидеть Друга. Его Друг всегда трудился. То Он строил новые избы, то рубил дрова, то копал землю, то делал что-то в одном из выстроенных помещений. Но до сердца Его всегда доходил немой призыв мохнатого гостя. Он выходил за частокол и разговаривал с медведем, иногда угощал его куском хлеба. И медвежья душа прояснялась и ликовала.

Время шло, и всё дальше и дальше отступала от обители тайга. Обитель стала большой, потом огромной. К ней пролегла проезжая дорога. Множество людей, пеших, конных, а иногда даже и оружных, на возах и телегах, стали ходить и ездить туда. Ежедневно с высокой колокольни новой большой церкви летел в глубину леса мелодичный и глубокий звон. Совсем не стало доступа туда лесному зверью, так любившему прибегать к маленькой, ничем не огороженной, тихой избушке. Ушёл и медведь в свои лесные трущобы. Не нужны и не любы были ему люди. Лишь об одном Человеке унёс он в своём зверином сердце какое-то несказуемое воспоминание, которое, как костёр в глухую ночь, освещало и согревало его тёмное сознание.

А образ Человека, видевшего в звере своего брата, остался на долгие века в памяти народной воплощением великого, всепобеждающего Сострадания.

ЕГОР

Егор собирался в Обитель давно. Много удивительных рассказов слышал он о необыкновенном Игумене её, как от своих односельчан, так и от захожих странников. Чего только не наслушался Егор о Настоятеле маленького монастыря, затерянного в дремучих лесах! Кто говорил о чудесных исцелениях самых безнадёжных болезней, совершённых Святителем; кто рассказывал о Его прозорливости; кто — о Его мудрых наставлениях, не раз в корне изменявших жизнь приходивших к Нему; кто — о Его подвигах, совершаемых тайно и явно в течение многих и многих лет. Не перечесть было всего слышанного Егором о дивном Подвижнике. И давно хотелось мужичку посетить Обитель. Как будто какой-то неведомый голос звал его туда, и он чувствовал в душе томление, не дававшее ему покоя. Но ведь путь-то был неблизок и нелёгок! Приходилось из своей дальней деревеньки пробираться и болотами, и лесами; редко где попадалось жильё, и много всяких опасностей, от диких зверей до лихих людей, грозило в пути одинокому страннику. С другой стороны, Егору легче было подняться на это дело, чем другим его соседям. Он был бобылём. Жена его и дети давно померли во время одной из сокрушительных эпидемий, время от времени посещавших города и сёла старой Руси. Хозяйство у него было самое что ни на есть скудное, и работал он батраком у более зажиточных земляков, так что собраться было несложно. Егор сплёл себе запасную пару лаптей на дорогу, уложил в котомку единственную чистую рубаху, чтобы предстать пред Игуменом в пристойном виде, насушил ржаных сухарей, забил дверь своей хатёнки доской, поклонился соседям, помолился на церковь и, взяв крепкий посох, отправился в дальний путь. Долго шёл Егор, и чем ближе подвигался он к желанной цели, тем радостнее и легче становилось у него на сердце. Ноги будто сами шли, и в теле ощущалась лёгкость, и усталость не тяготила. Точно крылья выросли за плечами Егора и что-то пело и звенело внутри его.

Так дошёл он, презрев все тяготы пути, через глухие леса и дикие места и топкие болота до Обители, и никто не обидел его по дороге. Вот он, наконец, в заветном месте. И что же?!

Егор стоял в ограде Обители и горестно размышлял о том, что ему теперь делать. Не только не допустили его монахи к великому Старцу, но и насмеялись над его простотой и темнотой. Он вспоминал о том, как благоговейно вошёл он во двор небольшого бедного монастыря и смиренно попросил двух находившихся поблизости иноков показать ему хоть издали прославленного Игумена. Они приветливо ответили на его поклон и, указав рукой на какого-то работавшего неподалёку человека, сказали: «Так вот Он самый и есть, в огороде трудится». Егор в недоумении взглянул в указанном направлении и смутился. Шагах в двадцати от него копал заступом землю под огород весьма скромного вида старец в худой, выгоревшей и залатанной ряске, подпоясанной обрывком верёвки. Егор заметил, что остальные иноки, как те, которые разговаривали с ним, так и другие, проходившие по двору Обители, были одеты лучше старца. Опытным взглядом крестьянина Егор разглядел, что работавший в огороде монах управляется с заступом весьма ловко и умело и работа у него удивительно спорится. «Завидного работничка имеет Обитель», — подумал было Егор и тут же спохватился. «Какой же это работник, когда говорят, что это Тот Самый... Нет, быть не может!» Егор приметил также, что руки старца были мозолистые и огрубевшие от работы, лицо было обветрено и сам он был крепкий и с виду очень сильный, несмотря на возраст. Во всей его фигуре чувствовалась какая-то особая мощь, и делал он свою работу спокойно и уверенно и как будто неторопливо. «Такой на все руки мастер, что ни дай», — мелькнуло опять в голове Егора, и опять он спохватился. «Да что же это, какой же это, прости Господи, Игумен? Разве такие бывают настоятели?!»

Вспомнилось Егору, как однажды в престольный праздник приезжал в соседнее большое село благочинный и с каким почётом и благолепием служки вводили его, поддерживая под руки, в церковь. Одет он был в богатую лиловую рясу, с большим позолоченным крестом на груди, и был собою толст и важен. И рука его, которую поцеловал Егор, подойдя под благословение, была белая и пухлая. А тут что же?! Егор чуть не заплакал от обиды. И монастырь-то этот самый скуден и убог, и за Игумена ему выдают какого-то бедного работника. Вскипело сердце Егора. Подошёл он к двум обманувшим его инокам и с горечью сказал: «За что же вы меня в обман-то вводите, отцы честные? Не к лицу будто вам шутки шутить и над православными людьми насмехаться! Кого вы мне за Игумена выдаёте?!»

Неожиданно для Егора иноки, вместо того чтобы устыдиться, весьма разгневались и, в свою очередь, напали на него. «Коли тебе наш отец Игумен не по душе, так и уходи откуда пришёл. Тебя никто сюда не звал!» Ругая Егора, они уже собрались было выпроводить его со двора, как в это время человек, работавший в огороде, услышал шум ссоры, остановился и поднял на них глаза. И сразу всё стихло, такая огромная сила была в одном этом спокойном взгляде. Иноки потупились, устыдившись своей горячности, а Егор застыл на месте как прикованный, в каком-то самозабвении, и не мог отвести глаз от взгляда Старца.

В эту самую минуту в наступившей тишине явственно донёсся топот многих копыт, и к вратам Обители подъехала группа богато одетых всадников верхом на пышно убранных конях. Перед входом в Обитель всадники почтительно спешились и, сняв шапки и истово крестясь, вошли во двор. Впереди шёл дородный, красивый человек в княжеской одежде. На нём было богатое, искусно изукрашенное оружие, а на пальце сверкал драгоценный перстень. За ним шла знатно одетая свита. Приезжий князь огляделся и, приметив человека с заступом, направился прямо к нему. Подойдя, князь смиренно поклонился ему в землю и попросил благословения. Вслед за ним то же сделали и его спутники. Старец неторопливо и спокойно отложил в сторону заступ, отёр руки полой старенькой рясы, выпрямился и пристально и сурово взглянул прямо в глаза князю. Князь не опустил глаз, но продолжал смотреть на Старца устремлённым и решительным взглядом. Через мгновенье будто луч солнца вспыхнул в глазах Монаха, Он чуть улыбнулся и сердечно обнял гостя.

Благословив приезжих, Старец жестом руки пригласил их и всех находившихся во дворе Обители в трапезную. Вслед за прибывшими и братией поплёлся туда и Егор, ничего не понимавший и всё ещё находившийся как во сне. Там он встал позади всех у притолоки и стал жадно смотреть на происходящее, стараясь не пропустить ничего. Бедный Монах, копавший землю в огороде, сел на почётное место под образами. По правую руку Его поместился приезжий князь, почтительно и благоговейно беседовавший с Ним о чём-то. Свита и иноки в торжественном молчании стояли вокруг. Старец говорил тихо и очень мало, но чувствовалось, что каждое Его слово производило сильное впечатление на собеседников. Князь с напряжённым вниманием слушал Его, стараясь не пропустить ни единого слова, и было видно, что всё, что говорил ему Старец, имело необычайно важное значение.

Держался Старец очень просто, и в этой простоте было что-то неотразимо привлекательное. Он никого не выделял и обращался одинаково сердечно и внимательно со всеми, невзирая на то, был ли это знатный боярин или простой мужик. Все находившиеся около Него инстинктивно тянулись к Нему, как растения к лучу солнца, и было видно, что всем очень хорошо и радостно быть в Его присутствии, и удаляться от Него никому не хотелось.

После беседы состоялась трапеза, в которой приняли участие все присутствующие. Егор не мог есть. Он не отрываясь смотрел на Старца, никого не видя и ничего не замечая вокруг. Он не помнил уже ни о своей обиде, ни о своих недоумениях, ни о себе самом. Сердце его горело, и весь он был как в огне. И наконец как будто свет вспыхнул внутри него, и он понял. Понял, что в Человеке, на которого он смотрел, и заключалось то самое, ради чего он пришёл сюда; то, чего смутно, но неотступно искало всю жизнь его сердце. Он вздохнул полной грудью с чувством глубочайшего внутреннего облегчения, подошёл к Старцу и в слезах упал Ему в ноги. «Прости меня, Отец, что не распознал Тебя сразу по убожеству своему, — сокрушённо прошептал он. — Сейчас только уразумел я...» Старец обнял его за плечи, поднял и ласково сказал: «Не печалься, сын мой. Ты один правильно рассудил обо мне, они же все ошибаются».

И остался с той поры Егор в бедной, маленькой Обители, куда пришёл искать прославленного Игумена и дивиться на чудеса Его, а нашёл Человека великого сердца, в Котором Одном был явлен образец совмещения небесного и земного и пример истинного общинного жития.

«И звезда с звездою говорит»

Для духа расстояний нет —
Они в трёхмерном, плотном мире;
Но там, где хоровод планет —
Один из атомов в эфире,
Где всё едино, всё везде,
Дух от звезды летит к звезде —
Частица лученосной шири.

Великие наши подвижники, Светочи Мира, преодолели трёхмерный мир. Они вышли за пределы очевидности в сферы огненной действительности, в то измерение, где «всё едино, всё везде». Они постигли делимость духа, когда он, как неубывающее пламя, может неограниченно делиться и направляться туда, где нужен свет, нужна помощь, где их призывают во спасение души и жизни. Их видят сразу во многих местах, проявляющихся и действующих, и как-то не удивляются этому, смутно чувствуя высокую закономерность иного мира. И сколько таких эпизодов можно найти в легендах и в житиях святых, подвигами которых озарена наша планета.

Как хорошо, что расстояний нет,
Что мы всегда во всех мирах едины,
Что светит нам неугасимый Свет,
И в нём крепка межзвёздная Община,
И лёд разлуки тает без следа...
Союз любви, гармония труда
Соединяют в духе — навсегда.

Епифаний Премудрый рассказывает об одном случае из жития Преподобного Сергия, когда было преодолено трёхмерное пространство при наличии духовного единения в любви и устремлении. Попробуем представить себе, как это было.

Ясным солнечным полуднем раннего лета просветитель Пермской земли, друг Преподобного Сергия, епископ Стефан ехал в Москву по делам своей епархии к митрополиту Алексию. Дела были непростые и безотлагательные, и он торопился, чтобы доехать до цели вовремя.

Святитель Стефан был великим знатоком священного писания, к чтению и изучению которого он имел непреодолимую тягу с самого детства, предпочитая играм и забавам погружение в мудрость религиозных книг. В более зрелом возрасте у него возникло стремление к просветительству, к тому, чтобы поделиться приобретённым духовным богатством с другими. К тому же Стефан обладал даром красноречия и умел захватить и увлечь своими речами слушателей. Уйдя с молодых лет в монахи, он мог бы спокойно пребывать в одном из монастырей и услаждать мудрыми и богоугодными речами своих прихожан, но он выбрал для себя иной путь, путь подвига, по тем временам и обстоятельствам весьма трудного и опасного. Стефан решил обратить в веру Христову дикое северное племя коми (зырян), обитавшее в Пермской земле, не имевшее своей письменности и поклонявшееся языческим богам. Для этого ему, прежде всего, понадобилось изучить язык этого народа, затем создать для него азбуку и перевести на их язык богослужебные книги. Надо было освоить их нравы и обычаи и уже после этого начать там свою миссионерскую деятельность. Успешно пройдя эти предварительные этапы, Стефан стал проповедовать диким язычникам слово Божие. Сначала его встретили далеко не приветливо. В житии Стефана, написанном Епифанием Премудрым, повествуется о том, как напали на него разгневанные пермские язычники за то, что Стефан, насаждая веру в истинного Бога, разрушал их кумирницы, рубил их деревянных идолов и обрубки их бросал в огонь. Они яростно устремились на него с кольями и топорами, осыпая его бранью, и, окружив, замахивались на него секирами, но сделать ничего не смогли.

Стефану также пришлось столкнуться и словесно сразиться с главным жрецом их касты, Памом, высшим авторитетом и идеологом веры пермян, который был глубоко возмущён вторжением в их землю проповедника христианства. Их богословский спор длился много дней и ночей без сна и еды. Пам тоже был красноречивым оратором, но в конечном итоге победа осталась за Стефаном. Пам отступил и признал себя побеждённым — такова была непреоборимая сила миссионера-подвижника, проповедовавшего слово Божие.

После этого проповеди христианства был открыт широкий путь; и через какое-то время земля Пермская присоединилась к Москве в качестве одной из её епархий.

Стефан неукоснительно, до конца дней своих, продолжал во всех концах этого обширного края свою просветительскую деятельность, основывая там церкви и монастыри и приводя ко Христу всех, кто ещё не успел к Нему приобщиться. Церковь высоко оценила этот подвиг и причислила Стефана к лику святых.

Апостол народов Севера, святитель Стефан был младшим современником Сергия Радонежского. Он родился в городе Устюге тогда, когда молодой Варфоломей ушёл на путь отшельничества в леса и начал своё великое служение по поднятию духа русского народа, гибнущего под многолетним игом иноплеменных.

Оба Служителя Света сердечно любили и почитали друг друга; оба они принадлежали к великому Братству борцов за спасение душ человеческих и устроение родной земли. Кто мог лучше их самих понять величие и значение подвига Собрата?!

На своём пути к Москве Стефан проезжал верстах в девяти от Сергиевой Обители, но спешные дела не давали ему возможности заехать туда и повидаться с возлюбленным Братом. Но чем ближе подъезжал он к святому месту, тем сильнее и неодолимее ощущал он всем своим существом благие токи, исходившие оттуда. Они окутывали его и уносили ввысь к блаженным Небесам духа. В сердце его зазвучала песнь несказуемой радости, которая посещала его всегда, когда он соприкасался с Сергием. Исчезло расстояние, остановилось время. Стефан был там, со своим старшим Братом, стоял перед Ним лицом к лицу. И тогда Стефан сошёл с повозки, поклонился Ему и произнес: «Мир Тебе, духовный Брат!»

В это самое время в Обители шла трапеза. Вся братия, во главе с Игуменом, сидела за длинным столом и в полном молчании вкушала незатейливую еду. Один из монахов, как и полагалось по уставу, стоял лицом к святым иконам и ровным тихим голосом читал Псалтырь. Неожиданно для всех Преподобный, с просиявшим от высокой духовной радости ликом, встал и, отвесив низкий поклон в сторону дороги, где проезжал Стефан, произнёс: «Радуйся и ты, Христов пастырь, мир Божий да пребывает с тобою».

Расстояние исчезло. Перед духовным взором Сергия предстал Его сотрудник и брат во Христе. Он услышал произнесённые Стефаном слова так, как будто последний стоял перед ним. Подобное явление было для Сергия столь же естественно, сколь естественным было, находясь у себя в церкви за сотни вёрст от битвы на Куликовом поле, видеть весь ход сражения, называть имена павших воинов и под конец возвестить молящейся братии о победе.

Удивлённым инокам Сергий спокойно пояснил, что Он ответил на приветствие проезжавшего мимо Обители епископа Стефана.

Однако это происшествие произвело такое сильное впечатление на обитателей Лавры, что там с той поры возник обычай каждый день во время трапезы вставать и читать краткую молитву в память о чудесной прозорливости, явленной пребывавшим с ними во плоти Земным Ангелом и Небесным Человеком.

Назад в раздел