Из бесед с Н.Д.Спириной

Корр.: Наталия Дмитриевна, расскажите, почему Вы стали музыкантом? Как это случилось?

Н.Д.Спирина: Может быть, надо начать с самого детства, тогда это будет яснее. Сколько я себя помню, меня всегда сопровождала музыка. У нас был граммофон с пластинками, его постоянно включали, и я слушала всё, что там было, — и пение, и музыку; хороший был подбор пластинок. Я очень любила слушать, и с этого начался мой интерес к музыке. Когда мне минуло семь лет, родители приобрели пианино и пригласили учительницу и стали меня учить. С тех пор я и приобщилась к музыке как исполнитель. Конечно, в самом малом размере, но всё равно это меня ещё больше сблизило с музыкой.

Через некоторое время меня отдали в детскую музыкальную школу-семилетку. В Харбине была Высшая музыкальная школа, она приравнивалась к консерватории, где я проучилась весь курс и получила высшее музыкальное образование.

Корр.: Трудно ли Вам было учиться на фортепиано?

Н.Д.Спирина: Да, мне было довольно трудно, потому что особых способностей у меня не было; руки были, может быть, не совсем пианистичные, может быть, требовались более длинные пальцы, для того чтобы брать пятизвучные аккорды, но я со своим репертуаром справлялась. Так что с напряжением, но и с большим удовольствием я училась.

Музыку я очень любила, и помимо того, что мне задавали, приобретала много нот и очень любила читать и играть с листа незнакомые мне вещи, конечно, доступного мне репертуара. Это было как чтение какой-то неизвестной книги, это же интересно — что там написано, как это звучит. Благодаря тому что я много читала с листа для своего удовольствия, я стала очень бегло читать ноты — это у меня осталось потом на всю жизнь. Некоторое время я работала концертмейстером, и когда мне приходилось выступать с вокалистом или с инструменталистом неожиданно, экспромтом, без предварительной репетиции, я с листа свободно аккомпанировала. Но меня не привлекало концертмейстерство, мне хотелось преподавать. Мне хотелось передать детям то, что я поняла, что я полюбила, чтобы и они полюбили музыку. И это было так радостно, когда ребёнок приходит, сначала пальчиком пошевелить не может, а потом вдруг из-под этих пальчиков начинают звучать какие-то пьески. Родители в восторге, ребёнок ещё пуще, и все радуются.

Корр.: Вы рано начали преподавать?

Н.Д.Спирина: Да, довольно рано. Я ещё училась на старшем курсе, и у нас уже была педагогическая практика. Нам давали отстающих учеников. Мы репетировали, а затем приводили их к ведущему педагогу, и та проверяла, как мы их учим. Это дало мне очень большой навык к преподаванию, а потом я имела и своих личных учеников.

Корр.: Назовите Ваших любимых композиторов.

Н.Д.Спирина: Из композиторов, писавших для фортепиано, мне ближе всего был Шопен. В нём я находила очень большой отклик для своей души, так как я очень люблю мелодию и считаю, что мелодия — это душа музыки. У Шопена они были такие прекрасные, что их невозможно было не любить. Я также любила многих других композиторов, в каждом было что-то прекрасное, — Бетховена, Баха, Шуберта, Шумана — всех тех, кто был созвучен моей душе. Их было много и каждый по-своему обогащал.

Корр.: Вы говорите, что какое-то время работали концертмейстером?

Н.Д.Спирина: У нас была концертмейстерская практика в Высшей музыкальной школе, а потом меня приглашали певцы частным образом.

Корр.: Это уже другой род исполнительства, это ансамбль. Что здесь важнее всего?

Н.Д.Спирина: В ансамбле важнее всего чуткость к партнёру, — нужно так его слышать, так его чувствовать, чтобы это был действительно ансамбль, чтобы двое или трое были как одно. Это развивает особое качество звучания, качество умения владеть инструментом. И своим ученикам я всегда давала «четырёхручные» пьесы, они их очень любили, ходили друг к другу, репетировали эти пьесы, потом с ними выступали на школьных концертах, на родительских собраниях. Собрания я всегда делала с концертами, чтобы показать родителям нашу работу в действии, а не только отчитаться — кто двойки получает, а кто тройки. Это всех очень интересовало, и дети с удовольствием играли в четыре руки, и весь класс благодаря этому сдружился. Ходили друг к другу на дом репетировать, при этом веселились, конечно.

Важно, чтобы вокруг музыки была радость, а не слёзы и горе. Ведь некоторые буквально со слезами учились. Я помню открытку: малыш сидит, прикованный цепями к стульчику, и играет. Из его глаз брызжут слёзы, и написано: «Прикованный сокол сидит на цепи».

А я всегда считала, что музыку надо преподавать радостно, и если ученик входил ко мне в класс и не улыбался, я думала: «Значит, я делаю всё-таки ещё что-то не то». Но обычно все входили радостно, восклицали: «Здравствуйте, Наталия Дмитриевна!». И в то же время они знали, что я очень требовательная. Если урок был не выучен, я ставила двойку в дневник и говорила: «Ты знаешь, за что ты получил двойку?» «Зна-аю, не вы-ыучил» — и никаких обид. Они не обижались, не ожесточались, они знали, что я по справедливости поступаю. Дети очень чувствительны к справедливости, и когда они понимали, что им было задано, а они не выучили, — так чего ждать?

Корр.: Вы рассказывали, что в Харбине был замечательный оперный театр и Вы часто ходили туда.

Н.Д.Спирина: Да, по студенческим билетам и на все спектакли — это было очень доступно. Туда приезжали из России самые лучшие певцы. Мы помним Лемешева, когда он только начинал и приехал на два года стажироваться именно в наш оперный театр в Харбине. Это был такой красавец! Такой необыкновенный лирический тенор! Мы бегали на все его спектакли, любовались им и восхищались. Приезжали и другие. Там самые лучшие оперы ставились. Я до сих пор очень хорошо помню слова многих арий из разных опер. Мы на галёрку бегали, там отлично всё было слышно и видно. И балеты, конечно, меня тоже очень всегда прельщали: связь музыки с движением, когда движения человека сливаются с мелодией, — это необыкновенно прекрасная сфера. Это такое впечатление производит! Там у нас ставились и хорошие балеты, и симфонические камерные концерты, и я имела возможность приобщиться ко всему прекрасному.

Корр.: Эти многообразные музыкальные впечатления Вашей юности остались с Вами на всю жизнь?

Н.Д.Спирина: Да, я живу в этом мире, в нём нельзя не жить. Я всю жизнь жила этим.

Корр.: У Вас огромная фонотека, которую Вы передали в Сибирское Рериховское Общество.

Н.Д.Спирина: Я приучала своих учеников слушать музыку, воспитывала отношение к музыке как к искусству, которое радует. Фонотека была большая — я не жалела своих очень скромных средств на приобретение пластинок. Когда ученики приходили, я ставила им пластинки, ведь важно научить ученика не только слушать, но и слышать. При этом можно комментировать, рассказывать им что-то перед слушанием; это я считаю очень важной частью музыкального обучения.

Корр.: Наталия Дмитриевна, как Ваше знание Учения проявлялось в работе с детьми?

Н.Д.Спирина: Думаю, прежде всего, в моём отношении к ним. Дети всё отлично чувствуют. Когда живёшь по Живой Этике, то ко всему отношение совсем иное; это не были просто казённые ученики, которых я обязана учить, — это были дети, близкие мне. Потому что Живая Этика — это близость всех во всём, всё едино: «Я — вы, вы — Я — частицы Божественного Я». Это были мои детишки, я их жалела, понимала, что им очень трудно, ведь даровитых детей мало, большинство из них очень среднего уровня. Им так трудно было сесть прямо, поставить пальцы правильно, смотреть в ноты, считать, играть. Я понимала, как им это трудно, но план-то надо было выполнять. Я их жалела, иногда и повеселю немножко. Один ученик — недавно я его встретила, у него уже свои дети, — он говорит: «Вы были добрая и весёлая». Вот это им всем очень импонировало. Но это веселье, конечно, было очень требовательное. Они шли охотно, прямо бежали на уроки, не было такого, чтобы их заставляли идти на урок, как это было с другими. И забавно, что они делились со мной даже своими проказами втайне от родителей.

Два компонента очень важны — отношение к детям и отношение к музыке. У меня была категория так называемых конфликтных учеников, которых ко мне переводили от других учителей из-за конфликтов с ними. Ученик говорил: «Хоть что со мной сделайте, я больше на урок не пойду, она (или он) на меня кричит, обижает, я не могу, я не буду» — и приходил домой в слезах. Тогда такого ребёнка отправляли ко мне. Одна девочка, помню, была страшно напугана. Первый урок прошёл, она приходит домой и говорит: «Учительница на меня не кричала». После второго урока она сообщает то же самое. После третьего — тоже. И тогда приходит её мать со мной знакомиться и выразить своё удовольствие и говорит: «Теперь она бежит на урок, а раньше приходила в слезах, потому что на неё кричали: ты бездарь, вышвыривали ноты из класса вместе с ней». Конечно, кому охота так учиться?

Корр.: Наталия Дмитриевна, Вы не уставали от такой большой нагрузки?

Н.Д.Спирина: У меня было две ставки. Уставала, но я уставала бы гораздо больше, если бы я раздражалась, сердилась. Когда к тебе расположен кто-то, тебя это поддерживает, а если приходит ученик и тебя ненавидит, и приходит из-под палки, то каково же учителю? Как ему должно быть тяжело, как тяжелы должны быть эти вибрации, которые исходят от ученика! А когда ученик приходит и улыбается, тебе легче с ним справляться, не так устаёшь. Конечно, усталость была, но это естественно.

Маленькие дети, когда видят меня на улице, — бегут, обнимают. Как-то даже и не принято, чтобы педагога обнимали, а тут вдруг видят меня и бегут: «Ой, Наталия Дмитриевна!» — и начинают обнимать, я им этого не запрещала.

Корр.: В Вашей фонотеке очень много опер. Какие оперы Ваши любимые?

Н.Д.Спирина: Прежде всего, я вообще люблю жанр оперы, потому что это синтетическое искусство, там есть всё: и музыка, и поэзия, и балет, и театр. Больше всего я люблю «Пиковую даму» Чайковского и «Кармен» Бизе. Там абсолютно всё есть: и дивные арии, и драматическое действо с очень захватывающим сюжетом, и прекрасный балет, особенно в «Кармен», — все виды искусства там есть.

Корр.: Почему, когда мы прикоснулись к Учению Живой Этики, вдруг совершенно по-новому нам открылась музыка, знакомая ранее? В ней открылось вдруг духовное начало.

Н.Д.Спирина: Когда мы открываем Учение, прикасаемся к нему — открывается в нас духовное начало, оно же сказывается и в восприятии. Оно открывает нам то, чего мы не видели, пока были духовно мало развиты. А чем больше дух открывается, тем больше он видит и в произведениях искусства, и в природе то прекрасное, чего он не видел, пока он ещё был не на той стадии. Когда мы Учение постигаем — природа так открывается! Но в данном случае мы говорим об искусстве, и, конечно, все эти знакомые оперы, и симфонии, и сонаты — они заново открылись. Почему я стала приобретать фонотеку — я слушала как бы наново всё то, что отлично знала ещё до Учения, когда уже столько лет проработала в этой сфере.

...Мы растём, и с нами мир растёт,
И растут все идеалы с нами;
И знакомый синий небосвод
Мы пронзаем новыми глазами...

Н.Д.Спирина. Из сборника «Перед Восходом»

Вот так всё растёт, и это беспредельно. Вот что чудесно в Учении Живой Этики — это Беспредельность, никакого конца! Жизнь вечная. Какие перспективы! «Жизнь прекрасна и удивительна, — как писал Маяковский. — Лет до ста расти нам без старости. Год от года расти нашей бодрости».

Корр.: Содержание опер чаще всего отражает наш земной мир с его страстями, бурными переживаниями и земной любовью. Как же нам, изучающим Учение, воспринимать оперы, отражающие эти земные чувства?

Н.Д.Спирина: Дело в том, что музыка умеет сублимировать даже земные страсти. Они становятся более красивыми, более тонкими. Земная любовь — это исконная тема вообще всего искусства в мире. Но ведь как подать эту земную любовь! Как красиво подаётся она в той же «Пиковой даме», или в «Кармен», или в операх Римского-Корсакова! Она уже становится тоньше, изящнее и не так груба — значит, сублимируется. А потом, в конце концов, будет музыка и духовная, когда композиторы проникнутся Живой Этикой. Но пока таких ещё, кажется, нет. Тогда и музыка будет особая. Какая она будет — нам представить себе трудно. Мы пока пробавляемся «земной» музыкой, одухотворяя её своим пониманием. Я думаю, что даже и в этой музыке очень много глубин, ведь композиторы — существа, которые улавливали музыку из пространства. Чайковский говорил, что он всё время слышит мелодии, только успевай записывать, и если бы он мог, он бы только сидел и писал. И вероятно, большинство композиторов также пребывают в музыкальных сферах, поэтому и слышат.

Корр.: Известно, что Моцарт однажды в один миг услышал свою будущую симфонию целиком.

Н.Д.Спирина: Она там существовала, и он её уловил в целом. Моцарт был вообще гениальнейший из гениальных. Мы мало его знаем.

Корр.: И Баха, наверное, тоже будем открывать?

Н.Д.Спирина: У нас даже есть лозунг «Вперёд — к Баху!». Сейчас мы ещё только к нему подступаем. Все гении вообще работали на очень длинный отрезок времени. Разве гениев можно постичь за одно столетие! Ведь мы сейчас открываем заново того же Пушкина, Лермонтова — совсем по-другому. И в сфере музыки — то же.

Корр.: Кто Вам нравится из современных композиторов?

Н.Д.Спирина: У нас есть очень приятный композитор — Свиридов. Я всегда его с удовольствием слушаю. Очень интересный композитор Хачатурян, с таким национальным колоритом, и это тоже красиво, мне он тоже нравится. Но в общем немного таких.

Корр.: У Прокофьева много интересного, совершенно великолепный балет «Ромео и Джульетта» — очень красивая музыка, как и балет «Спартак» Хачатуряна.

Н.Д.Спирина: Сейчас переходная стадия от одной Юги к другой — от Кали Юги к Сатия Юге. И будут совершенно неожиданные творцы, которые появятся, когда Юга уже окрепнет. А в переходный период всегда очень тяжело, очень смутно, люди что-то предчувствуют, что-то ищут, может быть, ещё не нашли, но в этих предчувствиях живут. А когда всё установится через какое-то время, то появятся и творцы необыкновенные.

Корр.: Видимо, и современная музыка полна этой тревоги, предчувствий, трагедий...

Н.Д.Спирина: ...диссонансов, борьбы добра и зла, которая особенно обостряется при смене Юг. Сейчас все определяются, кто куда, и определяются окончательно. И это, конечно, сопровождается борьбой и в самом себе, и между двумя станами, потому что может быть только добро или зло, тёмные или светлые. В Апокалипсисе сказано: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Тёплые, средненькие — они просто никуда не годятся. Нужно твёрдо и точно определиться.

Корр.: Наталия Дмитриевна, по Вашим рассказам мы знаем, что Борис Николаевич Абрамов умел играть на фортепиано; что Вам известно об этой сфере его жизни?

Н.Д.Спирина: Об этой сфере я очень мало знаю; знаю по его высказываниям, что его любимое произведение — это первая часть Лунной сонаты Бетховена, и он её мог играть. Когда он у меня был (у меня было пианино), он сел и сыграл её.

Корр.: По-видимому, у него было какое-то музыкальное образование?

Н.Д.Спирина: Наверное было, потому что он из дворянской семьи. Не было такого дома, особенно дворянского или зажиточного, чтобы не было пианино. Это ведь было доступно. Мы тоже были небогаты и купили подержанное пианино, но очень хорошее — «Schroе..der».

Борис Николаевич не располагал к тому, чтобы ему задавали вопросы по его биографии. Этого он не любил, я знала и не спрашивала. Когда он говорил сам, то это было очень интересно.

Корр.: Первая часть Лунной сонаты передаёт удивительное состояние — зеркальная гладь, гармония...

Н.Д.Спирина: И глубина под этой гладью, скрытая глубина в этих аккордах. Мы ведь не до конца постигли эту музыку, которую сами играли; далеко не до конца.

Корр.: Ещё Вы говорили, что у Бориса Николаевича был прекрасный голос и он даже пел.

Н.Д.Спирина: Я сама этого лично не слышала, но мне Ольга Копецкая рассказывала, что они были на каком-то пикнике за городом и пели там у костра, и вдруг он тоже стал петь. У него был прекрасный тенор, очень хороший голос. У него вообще приятный голос был, когда он говорил. Как жаль, что тогда не было возможности записать. Это такая утрата, потому что у таких людей и голос необычный; потому что глаза, голос и походка — это те приметы, по которым предлагается человека выяснить — кто он такой. Голос, к сожалению, не записан.

Корр.: Наталия Дмитриевна, что Вы можете сказать о музыке и театре будущего с точки зрения Учения Живой Этики?

Н.Д.Спирина: Прежде всего, Учение против того, чтобы театр был замкнут в душное, тёмное, пыльное помещение. Он должен быть вынесен на свет, на солнце, — тогда звуки идут пронизанные светом, они звучат по-другому, и восприятие их совсем иное, чем в темноте, в душных залах.

У нас в Харбине был летний театр, где летом давали симфоническую музыку, и мы сидели на свежем воздухе, слушать было очень приятно, совсем по-другому воспринималось, и не страдали от духоты. Но звучание, конечно, было несколько иное, потому что стены резонируют, а тут стен не было, только одна «раковина», то есть эстрада. Я ходила на эти летние симфонические концерты, и это было прекрасно.

Корр.: Видимо, и балет будущего тоже изменится?

Н.Д.Спирина: Конечно, он изменится в сторону пластики, в сторону изящества, музыкальности движений. Тело человека должно сливаться с музыкой. Сейчас у нас, конечно, есть хорошие балеты, но есть и не вызывающие лучших чувств, такие, которые тяжело смотреть. Всё изменится.

Корр.: Как Вы относитесь к вокалу? Любите ли Вы сами петь?

Н.Д.Спирина: Сама я не пою, потому что, к сожалению, не имею голоса, это моё большое огорчение. Но слушать пение я очень люблю, живой человеческий голос может передать то, чего никакой самый лучший инструмент не передаст. Самая гениальная скрипка не передаст то, что передаёт голос, потому что он живой, он идёт прямо из души, а не опосредованно, через смычок. Поэтому создаётся особо сильное впечатление.

Корр.: Мы знаем, что Вы любите Шаляпина.

Н.Д.Спирина: Он ещё не открыт по-настоящему, он так глубок! У него такие тончайшие интонации, что его ещё открывать и открывать! И конечно, голос совершенно дивный. Помимо его природных данных, чувствуется богатство накоплений. Он понимал, что он пел. Такие люди, как он, я думаю, имеют за собой очень богатую биографию в прошлом, иначе они не могли бы так понимать совершенно разных людей. Он поёт и добродетельных, и злых, возьмите его оперные арии, — совершенно разные персонажи. Конечно, этот человек с богатейшими накоплениями, которые в данном воплощении выразились через вокал, а в другом воплощении он, может быть, будет художником, скульптором или ещё кем-то.

И эстрадная музыка есть интересная. Надо обратить внимание на Александра Вертинского, это совершенно необыкновенный исполнитель. Конечно, обычная эстрадная музыка никак не прельщает, она очень вульгарна. Но Вертинский обладал способностью тончайшей нюансировки. То, что он произносил, он произносил так тонко и необыкновенно, что производил очень сильное впечатление. Интереснейший исполнитель, он приезжал и в Харбин. У нас было очень много его пластинок. Он был певец-актёр. Есть просто певцы, а он был певец-актёр, и одним жестом, одной какой-то особой интонацией он так много мог передать! Я его слушала всегда с огромным интересом, с наслаждением. На него надо обратить внимание, потому что такого больше нет, он уникален. Некоторым он не симпатичен, но это ничего не значит. С ним надо хорошо и очень внимательно познакомиться, вслушиваясь во все тончайшие нюансы того, как он это произносит.

Корр.: То есть подойти к нему с точки зрения его мастерства?

Н.Д.Спирина: Да, мастерства. Я запомнила одну его песню [на стихи Г.Иванова], которую просто вижу:

...Послушай, о как это было давно —
Такое же море и то же вино.
Мне кажется, будто и музыка та же.
Послушай, послушай, мне кажется даже...

Нет, Вы ошибаетесь, друг дорогой,
Мы жили тогда на планете другой.
И слишком устали, и слишком мы стары
И для этого вальса, и для этой гитары...

И всё это в ритмах то вальса, то гавайской гитары, — это настолько поразительный романс, совершенно необыкновенный. Я его невольно запомнила наизусть, — я запоминаю наизусть то, что особенно для меня впечатляюще звучит. Я считаю, что этот романс — своего рода шедевр. Когда двое людей, сидя в ресторане под открытым небом у моря, вдруг начинают вспоминать: «...Такое же море и то же вино... И музыка та же... Мне кажется даже...» — и прерывает. Очень интересное состояние, которое бывает, мне кажется, у многих, но они на него мало обращают внимания, — воспоминание о чём-то далёком, прошлом, чего не было в этой жизни. Точно так же, как в стихотворении Андрея Вознесенского, — это тот же сюжет. Это маленький шедевр:

Запомни этот миг. И молодой шиповник.
И на твоём плече прививку от него.
Я вечный твой поэт и вечный твой любовник.
И больше — ничего.

Запомни этот миг, пока ты можешь помнить,
А через тыщу лет и более того
Ты вскрикнешь, и в тебя царапнется шиповник...
И больше — ничего.

Так ведь бывает. Тут очень много мыслей заложено: это воспоминание о прошлом, о перевоплощении, какие-то моменты неповторимости. Иногда кажется: а ведь это уже было!.. И будет...

Мы уже до поэтов дошли. Я никак без поэзии не могу, музыка и поэзия — это одно и то же, только в разном выражении. Живая Этика одухотворяет и даёт новое понимание всему. В сфере искусства, науки, природы — всё начинаем видеть, как заново родившись: «И знакомый синий небосвод мы пронзаем новыми глазами...»

1997 г.

Назад в раздел